Чтение 10–й страницы книги ~Ворон~

потом, смотрел - обе убитые. Народу-у!.. Лотошники, прачки, мастеровые!
Мальчишки свищут!.. Господин пристав приехали синий с похмелья, по шее от
него получил... Как не было - вот он, топор. - Дворник горячо выдохнул,
утер рот. - Пропадает христианская душа! Ну, зашел в храм божий -
срамотища: бабы в брюках, дворяне с фотоаппаратами, выперся батюшка, этак
подпрыгивая. Чего, говорит, надо, дедок, у нас группа интуристов? Сам - в
пинджаке, бороденка хлипкая, усы тараканьи - плюнуть хочется. А в руках
такая заостренная палка, и он этой палкой в святую икону тычет, чтобы,
значит, видели, куда лоб крестить. Отвечаю, как положено: Грешен,
батюшка... Говорит: Грешен, значит, молись, дедок, накладываю на тебя
эпиталаму. - А сам зубы скалит, и бабы крашеные вокруг: хи-хи-хи... Ну -
дал ему в зубы-то, он - вверх копытами. Забрали в милицию...

- Искать тебе надо, Варахасий, - серьезно сказал Антиох. - Искать
другого, кто может. Я уже все - переступил порог, дверь захлопнулась.
Оттуда не вернешься.

- Амнеподя моя, - жутко обтянув кожей череп, проскрипел поручик.

Его оскаленное лицо раздваивалось. Я выпил одним духом. В стакане
опять была пустота. Тогда я наклонил бутылку. Послышалось ясное бульканье.
Стакан наполнялся. Водка перелилась через край и потекла по скатерти.

- Сумневаюсь я, - мрачно сказал дворник. - Рюмизмы это.

- Чего-чего? - спросил Антиох.

- Рюмизмы, - повторил дворник. Увидел меня. - Вот ты мужик ученый, ты
писателя Достоевского читал?

- Читал, - ошарашенно сказал я. Никак не ожидал от Варахасия такого
вопроса.

- Хороший писатель?

- Хороший.

Антиох вдруг засмеялся, как идиот, мелко затрясся всем телом.

- Убил бы его, - насупившись, сообщил дворник.

- За что?

- За все!

- Это он из-за меня, - еле выговорил Антиох, совсем заходясь. - Из-за
меня. И ведь убил бы Федора Михайловича...

- Угум, - хмуро кивнул дворник. - Пи-са-те-ли! Делают, что хотят. Ты,
случаем, не писатель?

- Упаси бог.

- Сразу видно порядочного человека, - заявил Буратино. С треском
захлопнул книжку. - Ну сплошное вранье! Знаю я этого Пьеро - дурак
набитый, и Мальвина - мымра с ушами, у нее ребенок от Дуремара. Чтобы я с
ней? - да никогда!

- Мадам Куробык, вот женщина, - осоловело и веско сказал поручик
Пирогов. - Из французов она. Духами разит, как от нашего полковника -
наповал...

Внезапно зазвонил будильник - металлическим смехом, прямо в мозгу.

Я прихлопнул его и здорово укололся.

- Тс-с-с, дядя, нос мне своротишь, - сказали из-под стола.

Я таращился до боли в орбитах.

Стемнело еще больше, как перед сильной грозой. Прозрачные тени
сгустились. Было очень душно. Спеклось горло. Я, наверное, перебрал.
Комната странно перекосилась, пол накренился, будто качели - на концах
стояли две черные фигуры.

По силуэту в высоко поднятом, фосфоресцирующем, мутном окне я узнал
Антиоха. Он, вытянув прямой пистолет, целился куда-то вниз.

Оттуда, из угла темноты, потребовали:

- Опровержение! Во всех газетах!

Дворник гигантским четвероногим пауком карабкался по наклонному
паркету.

- Сичас, ребята, все будет, как в театре...

- Что это они?

- А наплевать, - махнул Буратино. - Не переживай, дядя, давай лучше
выпьем.

Мы чокнулись под столом. Я закусил воздух последней сосиской.
Отличная попалась сосиска - чистый крахмал.

Голова сразу же поплыла.

- Кантемирыч, - устало сказал я, - шли бы домой - все сразу.

- Ни фига, - решительно возразил дворник. Выпрямился, балансируя. - Я
как секундар... как серкундат... Пущай палят!.. Готовься, ребята, закрывай
левый глаз! Ну да куда ты целишься, дура военная? Обалдел, что ли? Ты же в
меня целишься, дура, а надо вон в него...

Потянулся, поправил дуло.

- Чурбачок, ты спрятался?

- Ага, - сказал Буратино. Отогнул скатерть. - Ложись под стол, дядя,
укокошат, озверел народ...

Я вяло отмахнулся.

- Уже заканчиваем, - весело сказал мне Антиох. - А потом ведь
забавно...

- Тимофей! Фужер шампанского, скотина! - закричал поручик снизу.

Я едва различал его в темноте.

Дворник поднял руку.

- Айн... цвай...

Грохнули выстрелы. Стены на мгновение озарились мертвенной вспышкой.
Я успел заметить, как поручик выронил пистолет, а затем комнату застлало
шипящей серой.

Что-то рухнуло.

- Все, дядя, пора завязывать, - трезвым голосом сказал Буратино.

Меня разбудила Ольга.

- Ты стонешь...

Я сел, задыхаясь и сглатывая. Слепо шарил вокруг. Простыни были
влажные.

Пахло дымом.

- Птицы? - спросила она.

- Что - птицы?

- Сотни птиц поднялись из сумеречных елей и потянулись в закат...

- Нет, - сказал я.

- Значит, еще рано.

- Для чего рано?

- Вообще рано.

- Приснилось, - сказал я, растирая лицо. - Можешь себе представить:
звонят в дверь, я, конечно, иду...

- Мне подробности не интересны, - сказала Ольга. - Я все это уже
знаю, я все это слышала и еще раз не хочу.

Отвернулась.

Комната была зелена от звезд. Пчелиным роем собрались они у открытого
окна. Светился тополиный воздух, и тонкий ореол окутывал предметы.

Я опустил ноги на горячий паркет.

- Опять, - сказала Ольга в сторону. - То же самое. Я думала, ты не
видишь снов...

- Спи, - ответил я и пошел на кухню.

У меня крохотная квартира на последнем этаже. Кухня - четыре метра,
она же и прихожая: краска на стенах облезла, пол стерся, плинтуса, угрожая
проткнуть, загнулись остриями вверх. Копия мышеловки. Пятый год обещают
улучшение, поэтому я ничего не трогаю. Плита, неуклюжий стол, узкий проход
в ванную. Особо не развернешься. Я пристроился на табуретке. Часы
показывали половину чего-то. Склеивались глаза, и зевота раздирала
челюсти. Все тело было словно из мокрой ваты - сейчас растечется. Звякнул
никелированным боком отодвинутый чайник. Агонизируя, захрипела вода в
тесных трубах. Сна не было - сидя и лошадь не заснет. Я впал в какое-то
тягостное отупение: всплывали и, как в кривом зеркале, искажались длинные
рожи - дворник и Буратино, ухмыляющийся Антиох. Поручик поднимал пистолет,
белое облако беззвучно вспухало над черным зрачком его. Я рефлекторно
вздрагивал.

Время едва сочилось.

Около семи пришла Ольга, завернутая в простыню, и села напротив.

- Ну как? - с сонным любопытством спросил я.

Она не ответила.

- Или не понравилось? - спросил я.

Ночью она молчала и позволяла все, что угодно.

- Дай сигарету, - сказала Ольга.

- Не курю.

- Жаль.

Она поправила простыню на голом плече.

- Ты тут - не думай. Это ничего не значит, и я с тобой не останусь.

- Вот и хорошо, - сказал я, вежливо улыбаясь. - Меньше хлопот.

Она кивнула.

- Хочешь чаю?

- Без сахара.

Я зажег конфорку и полез под душ. Включил посильнее. Вода шла очень
теплая - неживая. Затекала в уши. Я отряхивался. Хотелось разбить голову.
Ей бы жить в промерзших горах, в замке, исхлестанном стужей и ветрами,
пить из каменного бокала снежную кашу, отламывать звонкие сосульки,
смеяться - эхо дробит скалы, выползает из расщелин пурга, и ледники,
окутавшись колючей крупой, взрываясь и переворачивая глыбы, грозно
движутся в долины.

Я стоял, пока дурацкая улыбка не исчезла с лица.

Потом долго вытирался.