Чтение 15–й страницы книги ~Сад и Канал~

не удержавшись, спросил, забыв осторожность:

- Почему вы не в своей части?.. Что, собственно, происходит?..

Наверное, этот вопрос ему задавали не в первый раз, потому что
солдат, будто кошка, невероятно ощерился - и отпрыгнул, присев на
полусогнутых кривоватых ногах.

- А где мой част, скажи!.. - крикнул он. - Ты мне скажи, я туда
пойду!.. Умный, да? Все понимаешь?.. Ну скажи мне, скажи мне тогда, где
мой част?..

Кажется, он выкрикивал что-то еще. Но густеющая толпа напирала, и его
заслоняли. Кто-то очень начальственно бросил ему: Помолчи!.. - Я - молчу,
молчу, - ответил солдат. - Я всю жизнь молчу и буду молчать. Тут же - как
будто шлепнулось что-то мягкое. И донесся протяжный болезненный хриплый
стон. Раздалось: Он - с ножом!.. Боже мой!.. Помогите!.. Милиция!.. -
Яростная возня закипела примерно метрах в трех от меня. Шарахнулись оттуда
ошеломленные помятые люди.

И вдруг многоголосый вопль прорезался вдоль всей улицы. Было такое
впечатление, что кричат даже камни. В одну минуту все дико перемешалось.
Напирающая волна швырнула нас прямо на перекресток. Затор там был довольно
удручающий. Столкнулись два трехтонных грузовика. Лобовые стекла у обоих
вылетели, радиаторы были перекорежены. Между ними, расплющившись,
умудрился застрять "Москвич" допотопного образца. Удивительно похожий на
"Москвич" Лени Курица. Даже цвет у них в значительной мере совпадал.
Присутствовала милиция, наверное, сотрудники ГАИ. Все кошмарно орали,
теснили друг друга. Почему-то не пропускали никого на противоположную
сторону. Поддаваясь общему настроению, заревели Близнецы. И жена
затряслась в состоянии, близком к истерике.

А я сам, наконец, разглядел эти странные нахохлившиеся фигуры в
коротких плащах. Шесть одетых по-средневековому всадников выезжали на
перекресток. Разноцветные тяжелые копья колыхались у них в руках, и
блестели на солнце начищенные кольчуги. Как кузнечик, танцевал перед ними
тщедушный милиционер - тыча щепочкой пистолета в фырчащие конские морды.

Вдруг один из всадников гортанно сказал:

- С нами бог!..

И они поскакали - нацеливаясь в середину затора. Вся толпа, как в
едином порыве, шатнулась назад - неожиданным образом выкинув нас на
обочину. Я едва протащил за собой перекрученных Близнецов. А жена,
сбившись с шага, упала на четвереньки.

В это время затыркал мотором ближайший "жигуль", и передняя дверца
его стремительно распахнулась. Нам махали из глубины салона:

- Давайте сюда...

Я увидел, что за рулем "жигуля" сидит Маргарита. Невозможным
последним усилием я втиснул туда Близнецов - повалив их, по-моему, мимо
сидения, на пол, краем глаза увидев, как залезает жена - а затем повалился
и сам: лишь бы как-нибудь втиснуться. По багажнику сразу же громыхнуло
брошенное копье, а на крылья машины полезли безумные руки, но "жигуль",
как лягушка, отпрыгнул - метра на три и, качнувшись, пошел и пошел по оси
обезлюдевшего проспекта...

Я не буду рассказывать, как мы добирались до вокзала. Ничего
подобного я никогда раньше не видел. Первоначальная безлюдность проспекта
оказалась обманчивой - скоро из боковых неметеных улиц, из замусоренных
переулков, из парадных, из проходных дворов, вероятно, разрывая невидимое
мне оцепление, стали просачиваться довольно большие группы людей. Они
очень быстро заполонили собою весь проспект. Беженцы шли с чемоданами,
увязанными поперек, с рюкзаками, с распухшими продуктовыми сетками, перли
на себе наволочки, превращенные в мешки, катили навьюченные горбатые
велосипеды. Было очень много детских колясок. Все это непрерывно
сталкивалось и цеплялось выставленными углами. Возникало катастрофическое
столпотворение. Машину, в конце концов, пришлось бросить. Также пришлось
бросить и тюки, которые впопыхах, перед уходом, увязала жена. На руках у
меня осталась только небольшая сумка с продуктами. Тоже, в общем,
достаточно тяжелая. Жена взяла себе одного Близнеца, а я - другого. Мы и
так уже чуть было не потерялись. Гомон, плач и ауканье царили в воздухе.
Ощущалось, что все чрезвычайно озлоблены и угнетены. То и дело вспыхивала
раздраженная перебранка. Я подумал, что, наверное, такой же остервенелой
толпой, в непрерывной грызне уходили из города крысы. Сначала крысы, а
потом - люди. Правда, крыс никто не обстреливал из дальнобойных орудий. А
здесь в течение всего пути обстрел продолжался. Мерно, ровно,
безостановочно - раздавался протяжный и заунывный нарастающий вой, а затем
через какие-то мгновения докатывалось глухое эхо разрыва. Нам еще повезло.
Ни один снаряд не попал в скопление людей на проспекте. Я просто не
представляю, что было бы в этом случае. Однако, когда мы пересекли мост
через Обводный канал и приблизились к плоским оштукатуренным башенкам
вокзала, то оказалось, что вся левая часть его охвачена пламенем. То есть,
если точнее, то пламени, как такового, не было. А был чрезвычайно тяжелый,
густой, полный грязи и копоти мерзкий дым. Там - в ранжире - располагались
какие-то угрюмые длинные здания - несомненно, больше похожие на казармы,
чем на вокзал. Они были накрыты треугольными крышами. Дым выкатывался
из-под ребер этих крыш и, вращаясь клубами, наматывал на себя жаркий
воздух.

Картина была абсолютно безнадежная.

- Ну вот, - сказала Маргарита. - Нам отсюда не выбраться. Я так и
знала...

Равнодушное отчаяние звучало в ее голосе. И как будто в подтверждение
сказанных слов, крыша одного из вокзальных помещений медленно провалилась,
а из внутренности кирпичной коробки, точно выстрел, поднялся громадный
коричневый сноп и растекся вдоль неба, перечеркнутый искрами по всей своей
толщине.

Я не буду рассказывать, как мы пробивались через вокзал. Еще когда мы
подходили к нему, то с изгиба моста, распростертого над мутными желтыми
водами пересыхающего канала, я увидел, что правое, нетронутое его крыло -
то крыло, которое выходило к перронам - словно площадь во время
праздничной демонстрации, переполнено невероятным количеством народа. Мы
вышли из дома очень рано, но многие, наверное, вышли еще раньше нас и
теперь, как железные опилки к концам магнита, прилипали к торцам и к
проходам вокзального здания. Вся эта масса колыхалась, пружинила, время от
времени сдавая назад, и тогда шеренги последних рядов подламывались. Было
совершенно очевидно, что с этой стороны нам не пройти. Беспощадно работая
корпусом и локтями, я отвоевал сравнительно свободное место у парапета и,
внушая, точно гипнотизер, произнес три коротких звенящих налитых
непреклонностью фразы:

- Не отставать от меня!.. Не спорить!.. Беспрекословно выполнять -
все, что скажу!..

Маргарита попробовала заикнуться, что - слишком опасно, но я так,
сощурясь, внимательно посмотрел на нее, что она поперхнулась и больше не
возникала. Наливаясь смертельной бледностью, кивнула жена. Близнецы, в
свою очередь, тоже - ответственно покивали. - Ну? Вперед потихоньку, -
распорядился я. К счастью, именно в эту секунду ветер переменился и накрыл
нас коричневатой дымной волной. Пахло от нее жжеными костями. Народ
отшатывался. Толчея прилегающей набережной слегка разредилась. Мы
перебежали через рельсы, сияющие чистотой, и за церковью, прикрывавшей
земляной переулок, сквозь отверстие в досках забора просочились - один за
другим - на вокзал.

В общем, я оказался до некоторой степени прав. Левая половина
действительно сильно горела, из оконных проемов вырывались гудящие языки
огня, копоти здесь было чрезвычайно много и, конечно, это страшновато
выглядело со стороны, но пожар бушевал, в основном, за кирпичными стенами:
жар и пламя потоками отлетали наверх. Разумеется, пройти все равно было не
просто: стрельнувшая неизвестно откуда вишневая толстая плитка угля
обожгла мне шею и часть щеки, у Маргариты загорелась штанина
располосованных до лохмотьев брюк, а когда мы перебирались от камер
хранения к билетным кассам вокзала, то нас чуть было не придавил рухнувший
участок стены - одного из Близнецов при этом окутало искрами. Но каким-то
чудом не опалило. Мы ужасно задыхались от едких дымов, лица и вся одежда у
нас покрылись налетом сажи, скоро мы стали походить на чумазых и
изможденных чертей, но зато когда мы все-таки вынырнули из огненного
урагана, то увидели пустое пространство, свободное от людей - кучи шлака,
распахнутые ворота депо - а на ближних путях прикрытая густой акацией и
поэтому невидимая со стороны перронов стояла готовая электричка.

Впрочем, я ошибся, полагая, что людей там не было. Люди там, к
сожалению, были. Человек пятнадцать, мужчин и женщин, нервно сгрудились
около локомотива, прижимая к нему дородного растерянного мужчину в
железнодорожной форме. Судя по всему - машиниста. Мужчина вскидывал руки и
повторял: Не имею права... - В плачущем добром лице его проглядывало
что-то бабье. На него напирали. В кулаках у некоторых были палки и
железные прутья. Но никто не кричал. Видимо, боялись привлечь внимание.
Шипели - раскаленными от ненависти голосами. Бесновались, но - тихо.
Особенно женщины. Мяли, толкали, щипали железнодорожника. Тут же, у
брошенных в беспорядке вещей, находилась и стайка разнокалиберных
ребятишек - небывало сосредоточенных - которые молча взирали на
происходящее. Или плакали, но совершенно без слез.

Вероятно, разборка уже заканчивалась. Когда мы подбежали, то на
железнодорожнике трещала одежда.

- Ладно, ладно, - беспомощно говорил он. - Но смотрите, вам потом
самим будет хуже...

И с необычайной для дородного тела проворностью вскарабкался на
локомотив.

Что-то ожило внутри железной махины - громыхнуло, раздался протяжный
гудок.

Это в данной ситуации было лишнее.

Потому что платформы, находящиеся метрах в ста пятидесяти от нас,