Чтение 22–й страницы книги ~Малыш~

задыхающийся голос:

- Мари... Мари... Ма... ри...

Ребенок кричал, надрываясь, и некоторое время ничего больше не было
слышно. Потом раздался какой-то шорох, сдавленный стон. Кто-то полз по
полу, усеянному обломками и осколками, что-то покатилось с дребезгом. До
жути знакомый женский голос простонал:

- Шура... Где ты, Шура... Больно... Что случилось? Где ты? Я ничего
не вижу, Шура... Да отзовись же. Шура! Больно как! Помоги мне, я ничего не
вижу...

И все это сквозь непрекращающийся крик младенца. Потом женщина
затихла, через некоторое время затих и младенец. Я перевел дух и
обнаружил, что кулаки у меня сжаты, а ногти глубоко вонзились в ладони.
Челюсти у меня онемели.

- Так было долго, - сказал Малыш торжественно. - Я устал кричать. Я
заснул. Когда я проснулся, было темно, как раньше. Мне было холодно. Я
хотел есть. Я так сильно хотел есть и чтобы было тепло, что сделалось так.

Целый каскад звуков хлынул из интеркома - совершенно незнакомых
звуков. Ровное нарастающее гудение, частое щелканье, какие-то гулы,
похожие на эхо, басистое, на пороге слышимости, бормотание; писк, скрип,
зудение, медные удары, потрескивание... Это продолжалось долго, несколько
минут. Потом все разом стихло, и Малыш, чуть задыхаясь, сказал:

- Нет. Так мне не рассказать. Так я буду рассказывать столько
времени, сколько я живу. Что делать?

- И тебя накормили? Согрели тебя? - спросил Комов ровным голосом.

- Стало так, как мне хотелось. И с тех пор всегда было так, как мне
хотелось. Пока не прилетел первый корабль.

- А что это было? - спросил Комов, и, на мой взгляд, очень удачно
проимитировал звуковую кашу, которую мы только что слышали.

Пауза.

- А, понимаю, - сказал Малыш. - Ты совсем не умеешь, но я тебя понял.
Но я не могу ответить. Ведь у тебя самого нет слова, чтобы назвать. А ты
знаешь больше слов, чем я. Дай мне слова. Ты мне дал много ценных слов, но
все не те.

Пауза.

- Какого это было цвета? - спросил Комов.

- Никакого. Цвет - это когда смотришь глазами. Там нельзя смотреть
глазами.

- Где - там?

- У меня. Глубоко. В земле.

- А как там на ощупь?

- Прекрасно, - сказал Малыш. - Удовольствие. Ч-чеширский кот! У меня
лучше всего. Так было, пока не пришли люди.

- Ты там спишь? - спросил Комов.

- Я там все. Сплю, ем, размышляю. Только играю я здесь, потому что
люблю глядеть глазами. И там тесно играть. Как в воде, только еще теснее.

- Но ведь в воде нельзя дышать, - сказал Комов.

- Почему нельзя? Можно. И играть можно. Только тесно.

Пауза.

- Теперь ты все обо мне узнал? - осведомился Малыш.

- Нет, - решительно сказал Комов. - Ничего я о тебе не узнал. Ты же
видишь, у нас нет общих слов. Может быть, у тебя есть свои слова?

- Слова... - медленно повторил Малыш. - Это когда двигается рот, а
потом слышно ушами. Нет. Это только у людей. Я знал, что есть слова,
потому что я помню. По бим-бом-брамселям. Что это такое? Я не знаю. Но
теперь я знаю, зачем многие слова. Раньше не знал. Было удовольствие
говорить. Игра.

- Теперь ты знаешь, что значит слово "океан", - произнес Комов, - но
океан ты видел и раньше. Как ты его называл?

Пауза.

- Я слушаю, - сказал Комов.

- Что ты слушаешь? Зачем? Я назвал. Так нельзя услышать. Это внутри.

- Может быть, ты можешь показать? - сказал Комов. - У тебя есть
камни, прутья...

- Камни и прутья не для того, чтобы показывать, - объявил Малыш, как
мне показалось, сердито. - Камни и прутья - для того, чтобы размышлять.
Если тяжелый вопрос - камни и прутья. Если не знаешь, какой вопрос, -
листья. Тут много всяких вещей. Вода, лед - он хорошо тает, поэтому... -
Малыш помолчал. - Нет слов, - сообщил он. - Много всяких вещей. Волосы...
и много такого, для чего нет слова. Но это там, у меня.

Послышался протяжный тяжкий вздох. По-моему, Вандерхузе. Майка вдруг
спросила:

- А когда ты двигаешь лицом? Что это?

- Мам-ма... - сказал Малыш нежным мяукающим голоском. - Лицо, руки,
тело, - продолжал он голосом Майки, - это тоже вещи для размышления. Этих
вещей много. Долго все называть.

Пауза.

- Что делать? - спросил Малыш. - Ты придумал?

- Придумал, - ответил Комов. - Ты возьмешь меня к себе. Я посмотрю и
сразу многое узнаю. Может быть, даже все.

- Об этом я размышлял, - сказал Малыш. - Я знаю, что ты хочешь ко
мне. Я тоже хочу, но я не могу. Это вопрос! Когда я хочу, я все могу.
Только не про людей. Я не хочу, чтобы они были, а они есть. Я хочу, чтобы
ты пришел ко мне, но не могу. Люди - это беда.

- Понимаю, - сказал Комов. - Тогда я возьму тебя к себе. Хочешь?

- Куда?

- К себе. Туда, откуда я пришел. На Землю, где живут все люди. Там я
тоже смогу узнать о тебе все, и довольно быстро.

- Но ведь это далеко, - проговорил Малыш. - Или я тебя не понял?

- Да, это очень далеко, - сказал Комов. - Но мой корабль...

- Нет! - сказал Малыш. - Ты не понимаешь. Я не могу далеко. Я не могу
даже просто далеко и уж совсем не могу очень далеко. Один раз я играл на
льдинах. Заснул. Проснулся от страха. Большой страх, огромный. Я даже
закричал. Фрагмент! Льдина уплыла, и я видел только верхушки гор. Я
подумал, что океан проглотил землю. Конечно, я вернулся. Я очень захотел,
и льдина сразу пошла обратно к берегу. Но теперь я знаю, мне нельзя
далеко. Я не только боялся. Мне было худо. Как от голода, только гораздо
хуже. Нет, к тебе я не могу.

- Ну, хорошо, - произнес Комов натужно-веселым голосом. - Наверное,
тебе надоело отвечать и рассказывать. Я знаю, что ты любишь задавать
вопросы. Задавай, я буду отвечать.

- Нет, - сказал Малыш. - У меня много вопросов к тебе. Почему падает
камень? Что такое горячая вода? Почему пальцев десять, а чтобы считать,
нужен всего один? Много вопросов. Но я не буду сейчас спрашивать. Сейчас
плохо. Ты не можешь ко мне, я не могу к тебе, слов нет. Значит, узнать все
про меня ты не можешь. Ш-шарада! Значит, не можешь уйти. Я прошу тебя:
думай, что делать. Если сам не можешь быстро думать, пусть думают твои
машины в миллион раз быстрее. Я ухожу. Нельзя размышлять, когда
разговариваешь. Размышляй быстрее, потому что мне хуже, чем вчера. А вчера
было хуже, чем позавчера.

Загремел и покатился камень. Вандерхузе опять протяжно и тяжко
вздохнул. Я глазом не успел моргнуть, а Малыш уже вихрем мчался к сопкам
через строительную площадку. Я видел, как он проскочил взлетную полосу и
вдруг исчез, словно его и не было. И в ту же секунду, как по команде,
исчезли разноцветные усы над хребтом.

- Так, - сказал Комов. - Ничего не поделаешь. Яков, прошу вас, дайте
радиограмму Сидорову, пусть доставит сюда оборудование, я вижу, без
ментоскопа мне не обойтись.

- Хорошо, - сказал Вандерхузе. - Но я хотел бы обратить ваше
внимание, Геннадий... За весь разговор на индикаторе ни разу не зажегся
зеленый огонь.

- Я видел, - сказал Комов.

- Но ведь это не просто отрицательные эмоции, Геннадий. Это ярко
выраженные отрицательные эмоции...

Ответа Комова я не расслышал.

Я просидел на посту весь вечер и половину ночи. Ни вечером, ни ночью
Малыш больше не появлялся. Усы тоже не появлялись. И Майка тоже.

7. ВОПРОСЫ И СОМНЕНИЯ

За завтраком Комов был очень разговорчив. Ночью он, по-моему, совсем
не спал, глаза у него были красные, щеки запали, но был он весел и
возбужден. Он наливался крепким чаем и излагал нам свои предварительные
соображения и выводы.

По его словам, теперь уже не было никакого сомнения в том, что
аборигены подвергли организм мальчика самым коренным изменениям. Они
оказались удивительно смелыми и знающими экспериментаторами: они изменили
его физиологию и, частично, анатомию, невероятно расширили активную
область его мозга, а также снабдили его новыми физиологическими
механизмами, развить которые на базе обычного человеческого организма с
точки зрения современной земной науки представляется пока невозможным.
Цель этих анатомо-физиологических изменений лежит, может быть, на
поверхности: аборигены попросту стремились приспособить беспомощного
человеческого детеныша к совершенно нечеловеческим условиям существования
в этом мире. Не совсем ясным представляется вопрос, зачем они так серьезно
вмешались в работу центральной нервной. Можно допустить, конечно, что это
получилось у них случайно, как побочное следствие анатомо-физиологических
изменений. Но можно допустить также, что они использовали резервы
человеческого мозга целенаправленно. Тогда возникает веер предположений.