Чтение 30–й страницы книги ~Малыш~

признать, не великого ума, простоватый, невежественный...

- Может быть, - вяло сказал Комов. Он поднялся, направился, шаркая
подошвами, к выходу, но на пороге остановился. Лицо его вдруг исказилось.
Он почти выкрикнул: - Неужели же никто из вас не понимает, что Малыш - это
случай единственный, случай, по сути дела, невозможный, а потому
единственный и последний! Ведь этого больше не случится никогда.
Понимаете? Ни-ког-да!

Он ушел, а я остался сидеть лицом к рации и спиной к экрану и
старался разобраться не столько даже в мыслях своих, сколько в чувствах.
Никогда!.. Конечно, никогда. Как мы все здесь запутались! Бедный Комов,
бедная Майка, бедный Малыш... А кто самый бедный? Теперь мы, конечно,
отсюда уйдем. Малышу станет полегче, Майка пойдет учиться на педагога, так
что, пожалуй, самый бедный - Комов. Это же надо придумать: наткнуться -
лично наткнуться! - на уникальнейшую ситуацию, на уникальнейшую
возможность подвести, наконец, под свои идеи экспериментальный базис, и
вдруг - все вдребезги! Вдруг тот самый Малыш, который должен был стать
верным помощником, неоценимым посредником, главным тараном, сокрушающим
все преграды, сам превращается в главное препятствие... Ведь нельзя же
ставить вопрос: будущее Малыша или вертикальный прогресс человечества. Тут
какая-то логическая каверза, вроде апорий Зенона... Или не каверза? Или на
самом деле вопрос так и следует ставить? Человечество, все-таки... В
задумчивости я повернулся в кресле лицом к экрану, рассеянно оглядел
окрестности и ахнул. Великие вопросы мгновенно вылетели из головы.

Урагана как не бывало. Все вокруг было бело от инея и снега, а Том
стоял совсем рядом с кораблем, на самой границе мертвой зоны, перед
входным люком, и я сразу понял, что это Малыш сидит там на снегу и не
решается войти - одинокий, раздираемый между двумя цивилизациями...

Я вскочил и галопом понесся по коридору. В кессоне я машинально
схватил было доху, но тут же бросил ее, всем телом ударил в перепонку люка
и вывалился наружу. Малыша не было. Глупый Том зажег огонек, испрашивая
приказаний. Все было белое и искрилось в свете сполохов. Но у самого люка,
у меня под ногами, чернел какой-то круглый предмет. Черт знает, какая
дикость представилась мне на мгновение. Я даже не сразу заставил себя
нагнуться.

Это был наш мяч. А на мяч был напялен обруч с "третьим глазом".
Объектив был разбит, и вообще обруч выглядел так, словно побывал под
обвалом.

И ни одного следа на снежной пелене.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Он вызывает меня всякий раз, когда ему хочется побеседовать.

- Здравствуй, Стась, - говорит он. - Побеседуем? Давай?

Для связи выделено четыре часа в сутки, но он никогда не выдерживает
расписания. Он его не признает. Он вызывает меня, когда я сплю, когда я
сижу в ванне, когда я пишу отчеты, когда я готовлюсь к очередному
разговору с ним, когда я помогаю ребятам, которые по винтику перебирают
охранный спутник Странников... Я не сержусь. На него нельзя сердиться.

- Здравствуй, Малыш, - отзываюсь я. - Конечно, давай побеседуем.

Он жмурится, как бы от удовольствия, и задает свой стандартный
вопрос:

- Ты сейчас настоящий, Стась? Или это твое изображение?

Я уверяю его, что это я, собственной персоной, Стась Попов, лично и
без никаких изображений. Уже много раз я объяснял ему, что не умею строить
изображения, и он, по-моему, давным-давно это понял, но вопрос остается.
Может быть, он так шутит, может быть, без этого вопроса он не представляет
себе нормальный обмен приветствиями, а может быть, ему просто нравится
слово "изображение". Есть у него любимые слова - "изображение",
"феноменально", "по бим-бом-брамселям"...

- Почему глаз видит? - начинает он.

Я объясняю ему, почему видит глаз. Он внимательно слушает, то и дело
прикасаясь к своим глазам длинными чуткими пальцами. Он великолепно умеет
слушать, и хотя теперь он бросил эту свою манеру - метаться как угорелый,
когда его что-нибудь особенно поражает, - я все время чувствую в нем
какой-то азарт, скрытую буйную страсть, неописуемый, недоступный мне, к
сожалению, всепоглощающий восторг узнавания.

- Феноменально! - хвалит он, когда я заканчиваю. - Щелкунчик! Я это
обдумаю, а потом спрошу еще раз...

Между прочим, эти его одинокие размышления над прослушанным (бешеный
танец лицевых мускулов, замысловатые узоры из камней, прутьев, листьев)
наводят его иногда на очень странные вопросы. Вот и сейчас:

- Как узнали, что люди думают головой? - спрашивает он.

Я слегка ошарашен и начинаю барахтаться. Он слушает меня по-прежнему
внимательно, и постепенно я выплываю, нащупываю твердую почву под ногами,
и все идет вроде бы гладко, и оба мы вроде бы довольны, но когда я
заканчиваю, он объявляет:

- Нет. Это очень частное. Это не всегда и не везде. Если я думаю
только головой, то почему я совсем не могу размышлять без рук?..

Я чувствую, что мы вступаем на скользкую почву. Центр категорически
предписал мне любой ценой уклоняться от разговоров, которые могли бы
навести Малыша на идею аборигенов. И предписал, надо сказать, правильно.
Совсем избежать таких разговоров не удается, и в последнее время я
заметил, что Малыш как-то очень болезненно переживает даже собственные
ссылки на свой образ жизни. Может быть, начинает догадываться? Кто его
знает... Я уже несколько дней жду его прямого вопроса. Хочу этого вопроса
и боюсь его...

- Почему вы можете, а я не могу?

- Этого мы еще толком не знаем, - признаюсь я и осторожно добавляю: -
Есть предположение, что ты все-таки не совсем человек...

- Тогда что же такое человек? - немедленно осведомляется он. - Что
такое человек совсем?

Я очень неважно представляю себе, как можно ответить на такой вопрос,
и обещаю рассказать ему об этом в следующую встречу. Он сделал из меня
настоящего энциклопедиста. Иногда я круглые сутки глотаю и перевариваю
информацию. Главный Информаторий работает на меня, крупнейшие специалисты
по самым различным отраслям знания работают на меня, я обладаю правом в
любую минуту связаться с любым из них и просить разъяснений - относительно
моделирования П-абстракций, обмена веществ у абиссальных форм жизни,
методики построения шахматных этюдов...

- У тебя усталый вид, - сочувственно замечает Малыш. - Ты устал?

- Ничего, - говорю я. - Терпеть можно.

- Странно, что ты устаешь, - сообщает он задумчиво. - Я почему-то
никогда не устаю. А что такое, собственно, усталость?

Я набираю в грудь побольше воздуху и принимаюсь объяснять ему, что
такое усталость. Не переставая слушать, он раскладывает перед собою
камешки, которые обработал для него старый добрый Том, придав им форму
кубиков, шаров, параллелепипедов, конусов и более сложных фигур. К
моменту, когда я заканчиваю, перед Малышом вырастает сложнейшее
сооружение, решительно ни на что не похожее, но тем не менее в своем роде
гармоническое и странно осмысленное.

- Ты рассказал хорошо, - говорит Малыш. - Скажи мне, наша беседа
записывается?

- Да, конечно.

- Изображение хорошее, четкое? Изображение!

- Как всегда.

- Тогда пусть эту фигуру посмотрит дед. Посмотри, дед: узлы остывания
здесь, здесь и здесь...

Дед Малыша, Павел Александрович Семенов, работает в области
реализации абстракций в смысле Парсиваля. Он довольно рядовой ученый, но
большой эрудит, и Малыш поддерживает с ним постоянную творческую связь.
Павел Александрович говорил мне, что Малыш мыслит зачастую наивно, но
всегда оригинально, и некоторые из его построений представляют
определенный интерес для теории Парсиваля.

- Обязательно, - говорю я. - Непременно передам. Сегодня же.

- А может быть, это пустяки, - вдруг заявляет Малыш и одним движением
сметает всю свою конструкцию. - Что сейчас делает Лева? - спрашивает он.

Лева - это старший инженер базы, большой шутник и анекдотчик. Когда
Лева беседует с Малышом, околопланетный эфир заполняется хохотом и
азартными визгами, а я испытываю что-то вроде ревности. Малыш очень любит
Леву и обязательно каждый раз спрашивает о нем. Иногда он спрашивает и о
Вандерхузе, и тогда чувствуется, что сладостная тайна бакенбард до сих пор
осталась для него неразгаданной и острой. Раз или два он спросил о Комове,
и мне пришлось объяснить ему, что такое проект "Ковчег-2", а также зачем
этому проекту нужен ксенопсихолог. А вот о Майке он не спросил ни разу.
Когда я сам попытался заговорить о ней, когда попытался объяснить, что
Майка, если и обманывала, то для его же, Малыша, пользы, что из нас
четверых именно Майка первая поняла, как тяжело Малышу и как он нуждается
в помощи, - когда я попытался все это ему растолковать, он просто встал и
ушел. И точно так же встал и ушел, когда я однажды, к слову, принялся
объяснять ему, что такое ложь...

- Лева спит, - говорю я. - У нас тут сейчас ночь, вернее, ночное
время бортовых суток.

- Значит, ты тоже спал? Я тебя опять разбудил?

- Это не страшно, - говорю я искренне. - Мне интереснее с тобою, чем
спать.

- Нет. Ты иди и спи, - решительно распоряжается Малыш. - Странные мы
все-таки существа. Обязательно нам нужно спать.

Это "мы" подобно бальзаму проливается на мое сердце. Впрочем, Малыш