Лепту разжаловали, но служил он прежде на побережье и командовал
сторожевым катером...
легенды всякие... я тебе о них рассказывать не буду, но вот ротмистр Чачу
говорил, что все эти субмарины заразны и что запрещается подниматься на
борт... приказ даже такой есть, говорят. Мол, подбитые субмарины...
какая там зараза.
прыгнул в воду, нырнул и долго не показывался, у Гая даже дух захватило
его ждать, когда черноволосая голова появилась у облупленного борта точно
под пробоиной. Ловко и без усилий, как муха по стене, коричневая фигура
вскарабкалась на покосившуюся палубу, взлетела на носовую надстройку и
исчезла. Гай судорожно вздохнул, потоптался на месте и прошелся вдоль воды
взад-вперед, не сводя глаз с мертвого ржавого чудища.
небо, безжизненные белые дюны, все сухое, горячее, застывшее. Гай с
ненавистью посмотрел на ржавый остов. Надо же, невезенье какое: другие
годами служат и никаких субмарин не видят, а тут - на тебе, свалились с
неба, часок прошагали, и вот она, добро пожаловать... И как это я на такое
дело решился?.. Это все Максим... У него на словах все так ладно
получается, что вроде бы и думать не о чем, и бояться нечего... А может
быть, я не боялся потому, что представлял себе белую субмарину живой,
белой, нарядной, на палубе - моряки, все в белом... А здесь - труп
железный... и место-то какое мертвое, даже ветра нет... А ведь был ветер,
точно помню: пока шли - дул ветер в лицо, освежающей такой ветерок... Гай
с тоской огляделся по сторонам, потом сел на песок, положил рядом автомат
и стал нерешительно стаскивать правый сапог. Надо же, тишина какая!.. А
если он совсем не вернется? Проглотила его эта сволочь железная, и духа от
него не осталось... Тьфу-тьфу-тьфу...
то ли вой, то ли визг, словно черти проскребли по грешной душе ржавым
ножом. О господи, да это же просто люк открылся железный, приржавел люк...
тьфу ты, в самом деле, даже в пот бросило! Открыл люк, значит, вылезет
сейчас... Нет, не вылезает... Несколько минут Гай, вытянув шею, глядел на
субмарину, прислушивался. Тишина. Прежняя страшная тишина, и даже еще
страшнее после этого ржавого воя... А может быть он, это... не открылся
люк, а закрылся? Сам закрылся... Перед помертвелыми глазами Гая возникло
видение: тяжелая стальная дверь сама собой закрывается за Максимом, и сам
собой медленно задвигается тяжелый засов... Гай облизал пересохшие губы,
глотнул без слюны, потом крикнул: "Эй, Мак!" Не получилось крика... так,
шипение только... Господи, хоть бы звук какой-нибудь! "Эге-гей!" - завопил
он в отчаянии. "Э-эй..." - мрачно откликнулись дюны, и снова стало тихо.
сдвинул предохранитель и, не целясь, выпустил в бухту очередь. Протрещало
коротко, бессильно и словно бы в вату. На гладкой воде взлетели
фонтанчики, разошлись круги. Гай поднял ствол повыше и снова нажал
спусковой крючок. На этот раз звук получился: пули загрохотали по металлу,
взвизгнули рикошеты, ударило эхо. И - ничего. Ничегошеньки. Ни звука
больше, словно он здесь один, словно он и был всегда один. Словно попал он
сюда неизвестно как, занесло, как в бредовом сне, в это мертвое место,
только не проснуться и не очнуться. И теперь оставаться ему здесь одному
навсегда.
медленно, потом все быстрей, потом побежал, высоко задирая ноги, по пояс в
воде, всхлипывая и ругаясь вслух. Ржавая громадина надвигалась. Гай то
брел, разгребая воду, то бросался вплавь, добрался до борта, попытался
вскарабкаться - ничего не получилось, обогнул субмарину с кормы, уцепился
за какие-то тросы, вскарабкался, обдирая руки и колени, на палубу и
остановился, заливаясь слезами. Ему было совершенно ясно, что он погиб.
"Э-эй!" - крикнул он перехваченным голосом.
обросло железо свалявшимися волосами. Носовая надстройка огромным
пятнистым грибом нависала над головой, сбоку в броне зиял широкий рваный
шрам. Грохоча сапогом по железу, Гай обогнул надстройку и увидел железные
скобы, ведущие наверх, еще влажные, забросил автомат за спину, полез. Лез
долго, целую вечность, в душной тишине, навстречу неминуемой смерти,
навстречу вечной смерти, вскарабкался и замер, стоя на четвереньках:
чудовище уже ждало его, люк был настежь, словно бы сто лет не закрывался,
и даже петли снова приржавели - прошу, мол. Гай подполз к черному
отверстому зеву, заглянул, голова у него закружилась, сделалось тошно.. Из
железной глотки плотной массой выпирала тишина, годы и годы застоявшейся,
перепревшей тишины, и Гай вдруг представил себе, как там, в желтом
сгнившем свете, задавленный тоннами этой тишины, насмерть бьется один
против всех добрый друг Мак, бьется из последних сил и зовет: "Гай! Гай!",
а тишина, ухмыляясь, лениво сглатывает эти крики без остатка и все
наваливается, подминает Мака под себя, душит, давит. Это было невозможно
перенести, и Гай полез в люк.
пролетел несколько метров и упал на песок. Здесь был железный коридор,
тускло освещенный редкими пыльными лампочками, на полу под шахтой за годы
и годы нанесло тонкого песку. Гай вскочил, - он все еще торопился, он все
еще очень боялся опоздать, - и побежал, куда глаза глядели, с криком: "Я
здесь, Мак... Я иду... Иду..."
из стены. - Что случилось? Палец порезал?
опереться о переборку. Сердце колотилось бешено, удары его гремели в ушах,
как барабанный бой, голос не слушался. Максим некоторое время смотрел на
него с удивлением, потом, должно быть, понял, протиснулся в коридор -
дверь отсека снова пронзительно завизжала - и подошел к нему, взял за
плечи, встряхнул, потом прижал к себе, обнял, и несколько секунд Гай в
блаженном забытье лежал лицом на его груди, постепенно приходя в себя.
тебя сразу позвать. Но тут странные вещи, понимаешь...
лицо и только теперь ощутил стыд.
стреляю... Неужели трудно отозваться?
Понимаешь, здесь великолепный радиоприемник... я и не знал, что у вас
умеют делать такие мощные...
полуоткрытую дверь. - Ты тут развлекаешься, а человек из-за тебя чуть не
свихнулся... Что это у них здесь?
тремя полукруглыми плафонами в потолке, из которых горел только один.
Посередине стоял круглый стол, вокруг стола - кресла. На стенах висели
какие-то странные фотографии в рамках, картины, лохмотьями свисали остатки
бархатной обивки. В углу потрескивал и завывал большой радиоприемник - Гай
таких никогда не видел.
посмотри, тут есть на что посмотреть.
По-моему, они все там...
было озабоченное.
мы до Империи не долетели. Ты посмотри, посмотри...
не зная, с чего начать, потом подошел к стене и стал смотреть развешенные
фотографии. Некоторое время он никак не мог понять, что это за снимки.
Потом сообразил: рентгенограммы. На него смотрели смутные, все как один
оскаленные черепа. На каждом снимке была неразборчивая надпись, словно
кто-то ставил автографы. Члены экипажа? Знаменитости какие-нибудь?.. Гай
пожал плечами. Дядюшка Каан, может быть, что-нибудь и разобрал бы здесь, а
мы - люди простые...
три краски... правда, плесенью тронулся... На плакате было синее море, из
моря выходил, наступив одной ногой на черный берег, оранжевый красавец в
незнакомой форме, очень мускулистый и с непропорционально маленькой
головой, состоящей наполовину из мощной шеи. В одной руке богатырь сжимал
свиток с непонятной надписью, а другой - вонзал в сушу пылающий факел. От
пламени факела занимался пожаром какой-то город, в огне корчились гнусного
вида уродцы, и еще дюжина уродцев окарачь разбегалась в стороны. В верхней
части плаката было что-то написано большими оранжевыми буквами. Буквы были
знакомые, наши, но слова из них складывались совершенно непроизносимые.
почему-то вспомнил плакат в казарме: тем изображался черный орел-гвардеец
(тоже с очень маленькой головой и могучими мышцами), смело отстригающий
гигантскими ножницами голову гнусному оранжевому змею, высунувшемуся из
моря. На лезвиях ножниц было, помнится, написано: на одном - "Боевая
Гвардия", на другом - "Наша славная армия". "Ага, - сказал про себя Гай, в
последний раз бросая взгляд на плакат. - Это мы еще посмотрим... Посмотрим
мы еще, кто кого прижгет, массаракш!" Он отвернулся от плаката и
остолбенел.
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шидловский Дмитрий
Шилова Юлия
Корнев Павел
Афанасьев Роман