слова.
Олаф Андварафорс на самом деле. Я не понимаю.
Он стоял, нагнувшись, расставив ноги, глядел на меня снизу вверх и молчал.
Это продолжалось так долго, что у меня заныла шея. Как это он может
оставаться в такой нелепой позе? В поясницу ему вступило, что ли?..
Наконец он произнес:
есть главное.
весь подобрался, не спуская с него глаз. Он явно искал что-то, и я уже
догадывался - что именно..
мною.
вопросы.
том случае, если из ваших ответов станет ясно, что вы имеете на него
право.
Олаф привез его для вас, докажите это. Тогда я его вам отдам.
коридоре показался на удивление свежим и чистым. Откуда в номере эта
аптечная вонь? Может быть, там и раньше было что-то разлито, только при
открытом окне не чувствовалось? Я запер дверь. Пока я ходил к себе за
клеем и бумагой и занимался опечатыванием, Луарвик оставался на месте,
погруженный, казалось, в глубокую задумчивость.
можно лежать?
Вдруг зверски разболелась голова. Потянуло лечь, расслабиться, закрыть
глаза. Все это нелепое, ни на что не похожее, уродливо-бессмысленное дело
словно бы воплотилось в нелепом, ни на кого не похожем,
уродливо-бессмысленном Луарвике Л. Луарвике.
кресло, вытянулся и, наконец, закрыл глаза. Где-то шумело море, играла
громкая неразборчивая музыка, приплывали и уплывали какие-то туманные
пятна. Во рту было такое ощущение, как будто я много часов подряд жевал
сырое сукно. Потом кто-то обнюхал мне ухо мокрым носом, и тяжелая голова
Леля дружески прижалась к моему колену.
дремать мне не дал Лель. Он облизывал мне уши и щеки, теребил штанину,
толкался и, наконец, легонько укусил за руку. Тогда я не выдержал и
подскочил, готовый разорвать его на куски, бессвязные проклятия и жалобы
теснились в моей глотке, но тут взгляд мой упал на столик, и я замер. На
блестящей лакированной поверхности, рядом с бумагами и счетами хозяина,
лежал огромный черный пистолет.
воды, и комочки нерастаявшего снега еще облепляли его; и пока я смотрел,
разинув рот, один комочек сорвался с курка и упал на поверхность стола.
Тогда я оглядел холл. В холле было пусто, только Лель стоял рядом со
столиком и, наклонив голову набок, серьезно-вопросительно смотрел на меня.
Из кухни доносились обычные кухонные звуки, слышался негромкий басок
хозяина и тянуло запахом кофе.
Лапы у него были в снегу, с лохматого брюха капало. Я осторожно взял
пистолет.
- двести метров, приспособление для установки оптического прицела, рычажок
перевода на автоматическую стрельбу и прочие удобства... Ствол был забит
снегом. Пистолет был холодный, тяжелый, рубчатая рукоять ладно лежала в
ладони. Почему-то я вспомнил, что не обыскал Хинкуса. Багаж его обыскал,
шубу обыскал, а самого его - забыл. Должно быть, потому, что он
представлялся мне жертвой.
на стол выскочил патрон. Я взял его, чтобы вставить в обойму, и вдруг
обратил внимание на странный цвет пули. Она была не желтая и не
тускло-серая, как обычно. Она сверкала, как никелированная, только это был
не никель, а, скорее серебро. Никогда в жизни не видел таких пуль. Я стал
торопливо, один за другим выщелкивать патроны из обоймы. Все они были с
такими же серебряными пулями. Я облизал пересохшие губы и снова посмотрел
на Леля.
запихивая пистолет в боковой карман, пошел к выходу. За дверью Лель
скатился с крыльца и, проваливаясь в снег, поскакал вдоль фасада. Я был
почти уверен, что он остановится под окном Олафа, но он не остановился. Он
обогнул дом, исчез на секунду и снова появился, нетерпеливо выглядывая
из-за угла. Я схватил первые попавшиеся лыжи, кое-как закрепил их на ногах
и побежал следом.
остановился метрах в пятидесяти. Я подъехал к нему и огляделся. Все это
было как-то странно. Я видел ямку в снегу, откуда Лель выкопал пистолет, я
видел след своих лыж позади, видел борозды, которые оставил Лель, прыгая
через сугробы, а в остальном пелена снега вокруг была не тронута. Это
могло означать только одно: пистолет зашвырнули сюда либо с дороги, либо
из отеля. И в любом случае это был хороший бросок. Я не был уверен, что
сам сумел бы забросить такую тяжелую и неудобную для броска штуку столь
далеко. Потом я понял. Пистолет бросили с крыши. Пистолет отобрали у
Хинкуса и забросили подальше. Может быть, впрочем, и сам Хинкус забросил
его подальше. Может быть, он боялся, что его застукают с этим пистолетом.
А может быть, конечно, это сделал и не Хинкус, а кто-то другой... но почти
наверняка - с крыши. С дороги такой бросок мог сделать разве что хороший
гранатометчик, а из окна какого-нибудь номера это сделать и вообще было бы
невозможно.
Хинкуса надо было трясти поосновательней, в манере старины Згута.
Правильно? К счастью, это еще не поздно сделать.
снег, проваливаясь и размахивая ушами, скакал рядом.
сына и вытрясти из него душу, даже если это будет стоить мне выговора в
послужной формуляр. Мне было теперь предельно ясно, что дело Олафа и
Хинкуса связано между собой самым непосредственным образом, что Олаф и
Хинкус приехали сюда вместе отнюдь не случайно, что Хинкус сидел на крыше,
вооружившись дальнобойным пистолетом, только с одной целью: держать под
прицелом ближайшие окрестности и не дать кому-то уйти из отеля; что это
именно он предупреждал кого-то запиской, подписанной "Ф" (тут он, правда,
напутал, и записка попала явно не по адресу - дю Барнстокр не вызывает ни
малейших подозрений); что он кому-то здесь страшно мешал и, вероятно,
продолжает мешать, и будь я проклят, если я сейчас же не выясню - кому и
почему. В этой версии была, конечно, масса противоречий. Если Хинкус,
скажем, был телохранителем Олафа и мешал его убийце, то почему с ним,
Хинкусом, обошлись так мягко? Почему ему тоже не свернули шею? Почему его
противник пользовался такими исключительно гуманными средствами борьбы,
как донос и пленение?.. Впрочем, это как раз было бы нетрудно объяснить:
Хинкус, видимо, наемный человек, и об него просто не хотели пачкать
руки... Да! И надо выяснить, кому он посылал телеграмму. Я все время
упускаю это из виду...
предложил чашку горячего кофе и громадный треугольный бутерброд со свежей
ветчиной. Это было как раз то, что нужно. Пока я торопливо жевал, он
разглядывал меня прищуренными глазами и наконец спросил:
Шилова Юлия
Акунин Борис
Сертаков Виталий
Конюшевский Владислав
Контровский Владимир
Акунин Борис