связано какое-нибудь исключение, а иначе получается парадокс... Парадокс!
Ну держись, Вэдро! Всемогущий? Я тебе покажу всемогущество, ты у меня
попляшешь. Сейчас... Сейчас... Ага! Только надо сначала его подготовить. И
Андрей Т. вкрадчиво осведомился:
хотел бы уяснить...
отгадываю! Всемогущ!
Отлично. От скромности вы не умрете.
вообще бессмертен.
вопросик уже в порядке.
чтобы не трястись. - Такой, значит, вопросик. Дано: вы можете придумать
любой вопрос. Требуется ответить: можете ли вы придумать такой корректный
вопрос, на который сами же ответить на сможете?
дергаясь, то пускаясь вскачь, то едва ползя, двигались там такие примерно
строки:
НГУЖ...
творится в электронных кишках этого самодовольного идиота! Анализируя
начало коварного вопроса, Вэдро обнаруживало ключевое выражение "можете
ли" и по своему всемогуществу немедленно отвечало "да". Но через долю
секунды в анализатор поступало выражение прямо противоположное: "сами
же... Не сможете", и приходилось все по тому же всемогуществу отвечать
"нет". И не было этому конца.
Дандн!..
было. Во всех шкафах-сундуках бешено хлестали перематываемые магнитные
ленты. Панически гудела, набирая обороты вентиляторов, система охлаждения.
А на дисплее уныло, словно осенние мухи, ползали вокруг странного слова
"бндэщ" покосившиеся семерки...
ворота, пропуская в комнату поток радостного солнечного света и свежего
воздуха. Протрусила и скрылась поджавшая хвост овчарка. И прошел между
рядами шкафов-ящиков с деловым видом Конь Кобылыч, но уже без берданки, в
черном рабочем халате и в очках с мощной оправой, похожий на
физика-теоретика из какого-то кинофильма. Он удалился в дальний угол
комнаты, чем-то там щелкнул, и Вэдро, прощально гукнув, смолк. Наступила
тишина.
состраданием. - Ума много, а толку мало... Эхе-хе-хе-хе!..
не поверил своим глазам. Черные стрелки показывали двадцать три часа
двадцать одну минуту! Всего пять минут прошло с тех пор, как он начал
подъем по скобяной лестнице!
Записывали вас на большой скорости, а пускали на нормальной...
пазухой Спиху, он поспешно вышел наружу.
песком, круглой и совершенно ровной, как пол в зале с белесой дымкой.
Вовсю светило солнце, и это было странно в такой близости от новогодней
полуночи, хотя в то же время казалось и вполне естественным, как и
несколько лун в различных фазах, разбросанных по разным участкам голубого
неба. Площадь правильным кольцом окружали стоящие друг к другу впритык
хорошенькие разноцветные павильоны, причем над входом в каждый павильон
красовалась художественно выполненная вывеска.
филокартисты, нумизматы, бонисты..."
где-то совсем поблизости, он даже как будто бы слышал уже и голос его,
по-прежнему взывающий о помощи, он просто знал, что отсюда до Генки рукой
подать, но неизвестно было, в какую сторону подавать эту руку. Вспыхнула
надежда на справочное бюро, и вот среди множества художественно
выполненных вывесок он искал вывеску справочного бюро.
Не место здесь было справочному бюро. Не могло здесь быть и милиции, и
газетного киоска, и зеленной лавки. Здесь были только учреждения
(возможно, клубы?), Где лелеют все мыслимые хобби, страсти, страстишки и
увлечения человека. Были павильоны для вполне понятных авиамоделистов и
для смутно знакомых тиффози, и для вовсе непонятных гурманов. Были для
меломанов, были для библиофилов, даже для алкоголиков и наркоманов были,
хотя, казалось бы, кому в здравом уме и трезвой памяти могло взбрести в
голову держать открытый притон для алкоголиков и наркоманов?..
остановился на вывеске филателисты. И ему сразу стало легче и веселее.
Филателисты - это все-таки нечто близкое, это не какие-нибудь тиффози или
бонисты. Андрей Т. сам был филателист, а филателист филателисту не волк,
не алкоголик какой-нибудь. Филателист всегда объяснит филателисту, как
добраться до страждущего друга. Лучше справочного бюро объяснит. И
Андрей Т. со всех ног припустил через площадь к яично-желтому павильончику
под вывеской филателисты.
тайны этого почтенного хобби еще оставались для него за семью печатями,
однако основные законы филателии были ему уже знакомы. Прилежное изучение
журнала "Филателия СССР", ежегодника "Советский коллекционер", а также
измусоленного, давно утратившего обложку французского каталога Ивера
принесло свои плоды. Во всяком случае, главное он знал: а) самая красивая
марка - это еще не самая ценная; б) самая ценная марка - не обязательно
самая интересная, в) простое обрезание у марки зубцов не превращает ее в
редкую беззубцовую разновидность.
Вдоль стен высились застекленные шкафы, стеллажи и витрины, уставленные
альбомами и кляссерами. Альбомы и кляссеры были в приятном беспорядке
разбросаны по поверхности длинного стола посередине. Альбомы и кляссеры
громоздились на табуретках и стульях. Десятки и сотни альбомов и
кляссеров! Может быть, тысячи!.. Андрей Т. даже не представлял себе, что
такое может быть, хотя и знал, конечно, из литературы, что за последние
полтора века в мире выпущено около миллиона марок...
больших кляссеров. Кровь ударила в лицо, закружилась голова, его бросило в
жар: кляссер был набит "цеппелинами". И не подумайте, здесь были далеко не
одни только марки, посвященные межконтинентальным перелетам дирижабля
"Граф Цеппелин", ничего подобного! Здесь были собраны все марки всех стран
с изображениями дирижаблей - именно так собрал бы их сам Андрей Т., если
бы был он не школьником восьмого класса, а небольшим государством с
развитой промышленностью и со статьей бюджета, предусматривающей
пополнение и углубление государственных коллекций.
Парагвая и редчайшие "цеппелины" США, знаменитые немецкие "Поляр Фарт" и
"Зюдамерика Фарт", здесь были великолепные советские серии, посвященные
дирижаблестроению, и все разновидности "Малыгина", ленинградские конверты,
доставленные дирижаблем ЛЦ-127 из Ленинграда в бухту Тихую, а оттуда
ледоколом "Малыгин" в Архангельск, со всеми сопроводительными штампами,
штемпелями и отметками...
была большая филателистическая лупа, а пальцы другой сжимали специальный,
удобно изогнутый филателистический пинцет, и настольная лампа с козырьком
заливала страницы кляссера ярким матовым светом, и он листал и
рассматривал, рассматривал и изучал, изучал и смаковал, и мир стал тесным,