тяжело дышит.
не выйдет... Не надо, не надо...
ничего. Мы сейчас... Сейчас... Эк тебя угораздило...
управления. Перегрузка нарастала.
Эх, лом бы мне...
позвал:
в клавиши. Танкер рвануло. Вдавленный в кресло страшной перегрузкой, Жилин
успел только подумать: "Форсаж!" На секунду он потерял сознание. Затем
сквозь шум в ушах он услыхал короткий оборвавшийся крик, как от сильной
боли, и через красную пелену, застилавшую глаза, увидел, как стрелка
автопеленгатора дрогнула и расслабленно закачалась из стороны в сторону.
странный двойной бред. Он лежал на своей койке в тесной, темной каюте
"Тахмасиба", и в то же время это была его светлая большая комната дома на
Земле. В комнату входила мама, клала холодную приятную руку ему на щеку и
говорила голосом Жилина: "Нет, еще спит". Юре хотелось сказать, что он не
спит, но это почему-то нельзя было делать. Какие-то люди, знакомые и
незнакомые, проходили мимо, и один из них - в белом халате - нагнулся и
очень сильно ударил Юру по больной разбитой голове, и сейчас же Михаил
Антонович жалобно сказал: "Алеша... Алексей...", А Быков страшный, бледный
как мертвец, схватился за пульт, и Юру кинуло вдоль коридора головой на
острое и твердое. Играла печальная до слез музыка, и чей-то голос говорил:
"...При исследовании Кольца Сатурна погибли генеральный инспектор
международного управления космических сообщений Владимир Сергеевич
Юрковский и старейший штурман-космонавт Михаил Антонович Крутиков..." И
Юра плакал, как плачут во сне даже взрослые люди, когда им приснится
что-нибудь печальное...
каюте "Тахмасиба", а рядом стоит врач в белом халате.
Петрович? - Жилин ничего не сказал.
что его отправят на Землю.
микстурой, предупредил, что придет послезавтра, и ушел. Жилин сказал, что
скоро заглянет, и пошел его проводить. Юра снова закрыл глаза. Погибли,
подумал он. Никто больше не назовет меня кадетом и не попросит
побеседовать со стариком, и никто не станет добрым голосом застенчиво
читать свои мемуары о милейших и прекраснейших людях. Этого не будет
никогда. Самое страшное - что этого не будет никогда. Можно разбить себе
голову о стену, можно разорвать рубашку - все равно никогда не увидеть
Владимира Сергеевича, как он стоит перед душевой в своем роскошном халате,
с гигантским полотенцем через плечо и как Михаил Антонович раскладывает по
тарелкам неизменную овсяную кашу и ласково улыбается. Никогда, никогда,
никогда... Почему никогда? Как это так можно, чтобы никогда? Какой-то
дурацкий камень в каком-то дурацком Кольце дурацкого Сатурна... И людей,
которые должны быть, просто обязаны быть, потому что мир без них хуже, -
этих людей нет и никогда больше не будет...
было не главное, хотя они-то считали, что это и есть главное... И,
конечно, все, кто их не знает, тоже будут считать, что это самое главное.
Это всегда так. Если не знаешь того, кто совершил подвиг, для тебя главное
- подвиг. А если знаешь - что тебе тогда подвиг? Хоть бы его и вовсе не
было, лишь бы был человек. Подвиг - это хорошо, но человек должен жить.
сразу станут спрашивать, что да как. Они не будут спрашивать ни о
Юрковском, ни о Крутикове, они будут спрашивать, что Юрковский и Крутиков
нашли. Они будут прямо гореть от любопытства. Их будет больше всего
интересовать, что успели передать Юрковский и Крутиков о своей находке.
Они будут восхищаться мужеством Юрковского и Крутикова, их
самоотверженностью и будут восклицать с завистью: "Вот это были люди!" И
больше всего их будет восхищать, что они погибли на боевом посту. Юре даже
тошно стало от обиды и от злости. Но он уже знал, что им ответить. Чтобы
не закричать на них: "Дураки сопливые!", Чтобы не заплакать, чтобы не
полезть в драку, я скажу им: "Подождите. Есть одна история...", И я начну
ее так: "На острове Хонсю, в ущелье горы Титигатакэ, в непроходимом лесу
нашли пещеру..."
клетчатой рубашке с засученными рукавами. Лицо у него было осунувшееся и
усталое. Он был небрит. А как же Быков, подумал вдруг Юра и спросил:
большой пестрой толпой встречающих. Жилин сидел у окна и смотрел на
веселые, раскрасневшиеся от мороза лица, на сверкающие под снегом сугробы
перед зданием аэровокзала, на одетые инеем деревья. Открылись двери,
морозный воздух ворвался в автобус. Пассажиры потянулись к выходу,
отпуская прощальные шутки бортпроводнице. В толпе встречающих стоял
веселый шум - у дверей обнимались, пожимали руки, целовались. Жилин
поискал знакомые лица, никого не нашел и вздохнул с облегчением. Он
посмотрел на Быкова. Быков сидел неподвижно, опустив лицо в меховой
воротник гренландской куртки.
автобус пошел к выходу. Жилин с портфелем Юрковского последовал за ним.
Толпы уже не было. Люди группами направлялись к аэровокзалу, смеясь и
переговариваясь. Быков ступил в снег, постоял, хмуро жмурясь на Солнце, и
тоже пошел к вокзалу. Снег звонко скрипел под ботинками. Сбоку бежала
длинная голубая тень. Потом Жилин увидел Дауге.
полированную палку, маленький, закутанный, с темным морщинистым лицом. В
руке у него, в теплой мохнатой варежке, был зажат жалкий букетик увядших
незабудок. Глядя прямо перед собой, он подошел к Быкову, сунул ему букетик
и прижался лицом к гренландской куртке. Быков обнял его и проворчал:
сутулый Быков и маленький сгорбленный Дауге. Жилин шел следом.
многое начато, Алеша.
ты. Я попросил подождать, пока ты вернешься.
видимо, он еще не привык к своей палке. Быков поддерживал его под локоть.
Мурич Виктор
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Каменистый Артем
Суворов Виктор
Березин Федор