побольше народу, он пошел прямо на людей посередине мостовой, и встречные
поспешно шарахались, освобождая дорогу. Четверо коренастых носильщиков с
раскрашенными мордами пронесли через улицу серебристый портшез. Из-за
занавесок выглянуло красивое холодное личико с подведенными ресницами.
Румата сорвал шляпу и поклонился. Это была дона Окана, нынешняя фаворитка
орла нашего, дона Рэбы. Увидя великолепного кавалера, она томно и
значительно улыбнулась ему. Можно было, не задумываясь, назвать два
десятка благородных донов, которые, удостоившись такой улыбки, кинулись бы
к женам и любовницам с радостным известием: "Теперь все прочие пусть
поберегутся, всех теперь куплю и продам, все им припомню!.." Такие улыбки
- штука редкая и подчас неоценимо дорогая. Румата остановился, провожая
взглядом портшез. Надо решаться, подумал он. Надо, наконец, решаться... Он
поежился при мысли о том, чего это будет стоить. Но ведь надо, надо...
Решено, подумал он, все равно другого пути нет. Сегодня вечером. Он
поравнялся с оружейной лавкой, куда заглядывал давеча прицениться к
кинжалам и послушать стихи, и снова остановился. Вот оно что... Значит,
это была твоя очередь, добрый отец Гаук...
выбиты. В дверном проеме стоял, упершись ногой в косяк, огромный штурмовик
в серой рубахе. Другой штурмовик, пожиже, сидел на корточках у стены.
Ветер катал по мостовой мятые исписанные листы.
оглядел внимательно. Палец был в крови. Штурмовик поймал взгляд Руматы и
благодушно просипел:
парнишка, неуверенный, с прыщавой мордой, сразу видно: новичок, гаденыш,
щенок...
все-таки опустил ногу и встал довольно прямо.
ничего дороже времени, подумал он. Час стоит жизни, день бесценен.
Румата стремительно обернулся. Там, на другой стороне улицы, мешком тряпья
висел на перекладине ворот труп отца Гаука. Несколько оборванных
мальчишек, раскрыв рты, глазели на него со двора.
спиной верзила. - Нынче у нас быстро. Узел за ухо - и пошел прогуляться...
перешел улицу. Лицо печального поэта было черным и незнакомым. Румата
опустил глаза. Только руки были знакомы, длинные слабые пальцы,
запачканные чернилами...
сердце. И мы знаем, где оно. И это всего страшнее, мой тихий, беспомощный
друг. Мы знаем, где оно, но мы не можем разрубить его, не проливая крови
тысяч запуганных, одурманенных, слепых, не знающих сомнения людей. А их
так много, безнадежно много, темных, разъединенных, озлобленных вечным
неблагодарным трудом, униженных, не способных еще подняться над мыслишкой
о лишнем медяке... И их еще нельзя научить, объединить, направить, спасти
от самих себя. Рано, слишком рано, на столетия раньше, чем можно,
поднялась в Арканаре серая топь, она не встретит отпора, и остается одно:
спасать тех немногих, кого можно успеть спасти. Будаха, Тарру, Нанина, ну
еще десяток, ну еще два десятка...
талантливых, но тоже честных, по-настоящему благородных людей фатально
обречены, вызывала в груди ледяной холод и ощущение собственной подлости.
Временами это ощущение становилось таким острым, что сознание помрачалось,
и Румата словно наяву видел спины серой сволочи, озаряемые лиловыми
вспышками выстрелов, и перекошенную животным ужасом всегда такую
незаметную, бледненькую физиономию дона Рэбы и медленно обрушивающуюся
внутрь себя Веселую Башню... Да, это было бы сладостно. Это было бы
настоящее дело. Настоящее макроскопическое воздействие. Но потом... Да,
они в Институте правы. Потом неизбежное. Кровавый хаос в стране. Ночная
армия Ваги, выходящая на поверхность, десять тысяч головорезов, отлученных
всеми церквами, насильников, убийц, растлителей; орды меднокожих варваров,
спускающиеся с гор и истребляющие все живое, от младенцев до стариков;
громадные толпы слепых от ужаса крестьян и горожан, бегущих в леса, в
горы, в пустыни; и твои сторонники - веселые люди, смелые люди! -
вспарывающие друг другу животы в жесточайшей борьбе за власть и за право
владеть пулеметом после твоей неизбежно насильственной смерти... И эта
нелепая смерть - из чаши вина, поданной лучшим другом, или от арбалетной
стрелы, свистнувшей в спину из-за портьеры. И окаменевшее лицо того, кто
будет послан с Земли тебе на смену и найдет страну, обезлюдевшую, залитую
кровью, догорающую пожарищами, в которой все, все, все придется начинать
сначала...
обветшавшую прихожую, он был мрачен, как туча. Муга, седой, сгорбленный
слуга с сорокалетним лакейским стажем, при виде его съежился и только
смотрел, втянув голову в плечи, как свирепый молодой хозяин срывает с себя
шляпу, плащ и перчатки, швыряет на лавку перевязи с мечами и поднимается в
свои покои. В гостиной Румату ждал мальчик Уно.
а одета по-благородному... Красивая.
чувствовала, маленькая моя... Он постоял, закрыв глаза, собираясь с
мыслями.
пускать! Хоть король, хоть черт, хоть сам дон Рэба...
рассеянно перелистывала "Трактат о слухах". Когда он вошел, она
вскинулась, но он не дал ей подняться, подбежал, обнял и сунул нос в
пышные душистые ее волосы, бормоча: "Как кстати, Кира!.. Как кстати!.."
лет, курносенькая, отец помощник писца в суде, брат - сержант у
штурмовиков. И замуж ее медлили брать, потому что была рыжая, а рыжих в
Арканаре не жаловали. По той же причине была она на удивление тиха и
застенчива, и ничего в ней не было от горластых, пышных мещанок, которые
очень ценились во всех сословиях. Не была она похожа и на томных
придворных красавиц, слишком рано и на всю жизнь познающих, в чем смысл
женской доли. Но любить она умела, как любят сейчас на Земле, - спокойно и
без оглядки...
случилось?
Шилова Юлия
Мичурин Артем
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий