подумал он. Тоже мне сотрудничек. Плечом к плечу...
угрюмо озаряло пустынные улицы, дымящиеся развалины, сорванные ставни,
взломанные двери. В пыли кроваво сверкали осколки стекол. Неисчислимые
полчища ворон спустились на город, как на чистое поле. На площадях и
перекрестках по двое и по трое торчали всадники в черном - медленно
поворачивались в седлах всем туловищем, поглядывая сквозь прорези в низко
надвинутых клобуках. С наспех врытых столбов свисали на цепях обугленные
тела над погасшими углями. Казалось, ничего живого не осталось в городе
только орущие вороны и деловитые убийцы в черном.
мучительно болело избитое тело. Люди это или не люди? Что в них
человеческого? Одних режут прямо на улицах, другие сидят по домам и
покорно ждут своей очереди. И каждый думает: кого угодно, только не меня.
Хладнокровное зверство тех, кто режет, и хладнокровная покорность тех,
кого режут. Хладнокровие, вот что самое страшное. Десять человек стоят,
замерев от ужаса, и покорно ждут, а один подходит, выбирает жертву и
хладнокровно режет ее. Души этих людей полны нечистот, и каждый час
покорного ожидания загрязняет их все больше и больше. Вот сейчас в этих
затаившихся домах невидимо рождаются подлецы, доносчики, убийцы, тысячи
людей, пораженных страхом на всю жизнь, будут беспощадно учить страху
своих детей и детей своих детей. Я не могу больше, твердил про себя
Румата. Еще немного, и я сойду с ума и стану таким же, еще немного, и я
окончательно перестану понимать, зачем я здесь... Нужно отлежаться,
отвернуться от всего этого, успокоиться...
центробежные процессы в древней Империи стали значимыми. Воспользовавшись
этим, Святой Орден, представляющий, по сути, интересы наиболее реакционных
групп феодального общества, которые любыми средствами стремились
приостановить диссипацию..." А как пахли горящие трупы на столбах, вы
знаете? А вы видели когда-нибудь голую женщину со вспоротым животом,
лежащую в уличной пыли? А вы видели города, в которых люди молчат и кричат
только вороны? Вы, еще не родившиеся мальчики и девочки перед учебным
стереовизором в школах Арканарской Коммунистической Республики?
Длинное копье с широким, аккуратно зазубренным лезвием упиралось Румате в
грудь. Всадник молча глядел на него черными щелями в капюшоне. Из-под
капюшона виднелся только тонкогубый рот с маленьким подбородком. Надо
что-то делать, подумал Румата. Только что? Сбить его с лошади? Нет.
Всадник начал медленно отводить копье для удара. Ах, да!.. Румата вяло
поднял левую руку и оттянул на ней рукав, открывая железный браслет,
который ему дали при выходе из дворца. Всадник присмотрелся, поднял копье
и проехал мимо. "Во имя господа", - глухо сказал он со странным акцентом.
"Именем его", - пробормотал Румата и пошел дальше мимо другого всадника,
который старался достать копьем искусно вырезанную деревянную фигурку
веселого чертика, торчащую под карнизом крыши. За полуоторванной ставней
на втором этаже мелькнуло помертвевшее от ужаса толстое лицо - должно
быть, одного из тех лавочников, что еще три дня назад за кружкой пива
восторженно орали: "Ура дону Рэбе!" - и с наслаждением слушали грррум,
грррум, грррум подкованных сапог по мостовым. Эх, серость, серость...
Румата отвернулся.
квартал он почти пробежал. Дом был цел. На ступеньках сидели двое монахов,
капюшоны они откинули и подставили солнцу плохо выбритые головы. Увидев
его, они встали. "Во имя господа", - сказали они хором. "Именем его, -
отозвался Румата. - Что вам здесь надо?" Монахи поклонились, сложив руки
на животе. "Вы пришли, и мы уходим", - сказал один. Они спустились со
ступенек и неторопливо побрели прочь, ссутулившись и сунув руки в рукава.
Румата поглядел им вслед и вспомнил, что тысячи раз он видел на улицах эти
смиренные фигуры в долгополых черных рясах. Только раньше не волочились за
ними в пыли ножны тяжеленных мечей. Проморгали, ах, как проморгали! -
подумал он. Какое это было развлечение для благородных донов -
пристроиться к одиноко бредущему монаху и рассказывать друг другу через
его голову пикантные истории. А я, дурак, притворяясь пьяным, плелся
позади, хохотал во все горло и так радовался, что Империя не поражена хоть
религиозным фанатизмом... А что можно было сделать? Да, _ч_т_о _м_о_ж_н_о
б_ы_л_о_ с_д_е_л_а_т_ь?
прихожую. Здесь все было, как обычно, и Румата облегченно вздохнул.
Старый, седой Муга, тряся головой, с привычной почтительностью потянулся
за каской и мечами.
Уно? Почему он не встречает меня?
накрытый до пояса простыней, руки его были сложены на груди, глаза широко
открыты, рот сведен гримасой. Понурые слуги стояли вокруг стола и слушали,
как бормочет монах в углу. Всхлипывала кухарка. Румата, не спуская глаз с
лица мальчика, стал отстегивать непослушными пальцами воротник камзола.
простыню и сейчас же снова опустил ее.
его убил? Монахи?
солдаты...
медленно расширяющиеся зрачки. "Во имя господа..." - просипел монах.
Румата отпустил его, сел на скамью в ногах Уно и заплакал. Он плакал,
закрыв лицо ладонями, и слушал дребезжащий равнодушный голос Муги. Муга
рассказывал, как после второй стражи в дверь постучали именем короля и Уно
кричал, чтобы не открывали, но открыть все-таки пришлось, потому что серые
грозились поджечь дом. Они ворвались в прихожую, избили и повязали слуг, а
затем полезли по лестнице наверх. Уно, стоявший у дверей в покои, начал
стрелять из арбалетов. У него было два арбалета, и он успел выстрелить
дважды, но один раз промахнулся. Серые метнули ножи, и Уно упал. Они
стащили его вниз и стали топтать ногами и бить топорами, но тут в дом
вошли черные монахи. Они зарубили двух серых, а остальных обезоружили,
накинули им петли на шеи и выволокли на улицу.
в ногах у Уно. Потом он тяжело поднялся, стер рукавом слезы, застрявшие в
двухдневной щетине, поцеловал мальчика в ледяной лоб и, с трудом
переставляя ноги, побрел наверх.
лестнице, он прошел через гостиную, добрался до кровати и со стоном
повалился лицом в подушки. Прибежала Кира. Он был так измучен, что даже не
мог помочь ей раздеть себя. Она стащила с него ботфорты, потом, плача над
его опухшим лицом, содрала с него рваный мундир, металлопластовую рубашку
и еще поплакала над его избитым телом. Только теперь он почувствовал, что
у него болят все кости, как после испытаний на перегрузку. Кира обтирала
его губкой, смоченной в уксусе, а он, не открывая глаз, шипел сквозь
стиснутые губы и бормотал: "А ведь мог его стукнуть... Рядом стоял...
Двумя пальцами придавить... Разве это жизнь, Кира? Уедем отсюда... Это
Эксперимент надо мной, а не над ними". Он даже не замечал, что говорит
по-русски. Кира испуганно взглядывала на него стеклянными от слез глазами
и только молча целовала его в щеки. Потом она накрыла его изношенными
простынями - Уно так и не собрался купить новые - и побежала вниз
приготовить ему горячего вина, а он сполз с постели и охая от ломающей
тело боли, пошлепал босыми ногами в кабинет, открыл в столе секретный
ящичек, покопался в аптечке и принял несколько таблеток спорамина. Когда
Кира вернулась с дымящимся котелком на тяжелом серебряном подносе, он
лежал на спине и слушал, как уходит боль, унимается шум в голове и тело
наливается новой силой и бодростью. Опростав котелок, он почувствовал себя
совсем хорошо, позвал Мугу и велел приготовить одеться.
он рассердится. Румата усадил ее к себе на колени и стал гладить ее
волосы.
уехать отсюда...
рядом, держа наготове хозяйские штаны с золотыми бубенчиками.
ночью многих убили. Нужно узнать, кто цел и кто убит. И нужно помочь
спастись тем, кого собираются убить.
Никитин Юрий
Белогорский Евгений
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Шилова Юлия