разнаипоследнейший!
осыпались на пол, на кирпичное лицо женщины под душем.
корчащееся, окровавленное.
у нас Рита опять начудила, я теперь с биостанции и уезжать как-то боюсь.
Перчик, ты бы приехал к нам, поговорил бы с ними, что ли...
Ты послушай только: неделю назад Рита сбежала - ну, ладно, ну, что
поделаешь... А этой ночью вернулась вся мокрая, белая, ледяная. Охранник
было к ней сунулся с голыми руками - что-то она с ним такое сделала, до
сих пор валяется без памяти. И весь опытный участок зарос травой.
Перец.
ведь, верно? И не ты... Не Домарощинера же звать, Клавдия-Октавиана!
и чтобы я тебя здесь в рабочее время не видел. Не зли меня.
снова заработала..."
пересчитывай заново. Провалиться им с этой любовью...
только бухала баба за стеной.
над обрывом зарядку. Я хотел попросить его, чтобы он отправил меня, но он
не пришел. Ты знаешь, Ким, по-моему, здесь все врут. Иногда мне кажется,
что даже ты врешь.
молодец. Это смело...
обещал. Завтра меня здесь не будет, так и знай.
Может, действительно, послать тебя туда - разобраться?
другом углу Нава зашевелилась на своей постели и спросила:
вечера не говорили. Давай?
быть, думаешь, что это одно и то же, хотя нет, теперь ты говорить уже
научился, а вначале все время путался, дом с деревней путал, траву с
грибами, даже мертвяков с людьми и то путал, а то еще начинал бормотать,
ни слова непонято, никто тебя понять не мог...
потолок. По потолку шли рабочие муравьи. Они двигались двумя ровными
колоннами, слева направо нагруженные, справа налево порожняком. Месяц
назад было наоборот, справа налево с грибницей, слева направо порожняком.
И через месяц будет наоборот, если им не укажут делать что-нибудь другое.
Вдоль колонн редкой цепью стояли крупные черные сигнальщики, стояли
неподвижно, медленно поводя длинными антеннами, и ждали приказов. Месяц
назад я тоже просыпался и думал, что послезавтра ухожу, и никуда мы не
ушли, и еще когда-то, задолго до этого, я просыпался и думал, что
послезавтра мы наконец уходим, и мы, конечно, не ушли, но если мы не уйдем
послезавтра, я уйду один. Конечно, так я уже тоже думал когда-то, но
теперь-то уж я обязательно уйду. Хорошо бы уйти прямо сейчас, ни с кем не
разговаривая, никого не упрашивая, но так можно сделать только с ясной
головой, не сейчас. А хорошо бы решить раз и навсегда: как только я
проснусь с ясной головой, я тотчас же встаю, выхожу на улицу и иду в лес,
и никому не даю заговорить со мной, это очень важно - никому не дать
заговорить с собой, заговорить себя, занудить голову, особенно вот эти
места над глазами, до звона в ушах, до тошноты, до мути в мозгу и в
костях. А ведь Нава уже говорит......
ночью они плохо видят, совсем слепые, это тебе всякий скажет, вот хотя бы
Горбун, хотя он не здешний, он из той деревни, что была по соседству с
нашей, не с этой нашей, где мы сейчас с тобой, а с той, где я была без
тебя, где я с мамой жила, так что ты Горбуна знать не можешь, в его
деревне все заросло грибами, грибница напала, а это не всякому нравится,
Горбун вот сразу ушел из деревни. Одержание произошло, говорит, и в
деревне теперь делать людям нечего... Во-от. А луны тогда не было, и они,
наверное, дорогу потеряли, сбились все в кучу, а мы в середине, и жарко
стало, не продохнуть...
и положив ногу на ногу, и не шевелилась, только непрестанно двигались ее
губы, да время от времени поблескивали в полутьме глаза. Когда вошел
старец, она не перестала говорить, а старец подсел к столу, придвинул к
себе горшок, шумно с хлюпаньем, понюхал и принялся есть. Тогда Кандид
поднялся и обтер ладонями с тела ночной пот. Старец чавкал и брызгал, не
спуская глаз с корытца, закрытого от плесени крышкой. Кандид отобрал у
него горшок и поставил рядом с Навой, чтобы она замолчала. Старец обсосал
губы и сказал:
заросла совсем, где я тогда ходил, а ходил я много - и на дрессировку, и
просто выкупаться, я в те времена часто купался, там было озеро, а теперь
стало болото, и ходить стало опасно, но кто-то все равно ходит, потому что
иначе откуда там столько утопленников? И тростник. Я любого могу спросить:
откуда там в тростнике тропинки? И никто не может этого знать, да и не
следует. А что это у вас в корытце? Если, например, ягода моченая, то я бы
ее поел, моченую ягоду я люблю, а если просто что-нибудь вчерашнее,
огрызки какие-нибудь, то не надо, я их есть не буду, сами ешьте огрызки. -
Он подождал, переводя взгляд с Кандида на Наву и обратно. Не дождавшись
ответа но продолжал: - А там, где тростник пророс, там уже не сеять.
Раньше сеяли, потому что нужно было для Одержания, и все везли на Глиняную
поляну, теперь тоже возят, но теперь там на поляне не оставляют, а
привозят обратно. Я говорил, что нельзя, но они не понимают, что такое:
нельзя. Староста меня прямо при всех спросил: почему нельзя? Тут вот Кулак
стоит, как ты, даже ближе, тут вот, скажем, Слухач, а тут вот, где Нава
твоя, тут стоят братья Плешаки, все трое стоят и слушают, и он меня при
них при всех спрашивает. Я ему говорю, как же ты можешь, мы же, говорю, с
тобой не вдвоем тут... Отец у него был умнейший человек, а может, он и не
отец ему вовсе, некоторые говорили, что не отец и вправду не похож.
Почему, говорит, при всех нельзя спросить, почему нельзя?
стал есть. Старец замолчал, некоторое время смотрел на него, жуя губами, а
потом заметил:
вот лучше мне расскажи, давно я уже у тебя спрашивал: очень это
болезненно, когда голову отрезают?
родила, а покрикивает. Ты почему не рожаешь? Сколько с Молчуном живешь, а
не рожаешь. Все рожают, а ты нет. Так поступать нельзя. А что такое
"нельзя", ты знаешь? Это значит: не желательно, не одобряется, значит
поступать так нельзя. Что можно - это еще не известно, а уж что нельзя то
нельзя. Это всем надлежит понимать, а тебе тем более, потому что в чужой
деревне живешь, дом тебе дали, Молчуна вот в мужья пристроили. У него,
может быть, голова и чужая, пристроенная, но телом он здоровый, и рожать
тебе отказываться нельзя. Вот и получается, что "нельзя" - это самое что
ни на есть нежелательное...
Старец поглядел ей вслед, посопел и продолжал:
"нельзя" - вредно...
на улицу. Дом сильно зарос за ночь, и в густой поросли вокруг видна была
только тропинка, протоптанная старцем и место у порога, где старец сидел и
ждал, ерзая, пока они проснутся. Улицу уже расчистили, зеленый ползун
Шилова Юлия
Березин Федор
Перумов Ник
Майер Стефани
Муркок Майкл
Бажанов Олег