поблескивают ряды бутылок с горячительными напитками. Где слева толпятся
старушки, дамы и дети, а справа чинной очередью стоят вперемежку солидные
портфеленосцы-кейсовладельцы и зверообразные, возбужденно-говорливые от
приятных предвкушений братья по разуму. Где справа мне давно уже не нужно
было ничегошеньки, а слева я взял полдюжины "александровских" и двести
грамм "Ойла союзного", каковое, да будет вам известно, "представляет собой
однородную белую конфетную массу, состоящую из двух или нескольких слоев
прямоугольной формы, украшенную черносливом, изюмом и цукатами".
боку пакет со сластями, вытирая свободной ладонью с лица растаявший снег,
я уже знал, как я проведу этот вечер. То ли пурга, из которой я только что
выскочил, слепая, слепящая, съевшая остатки дня пурга была тому причиною,
то ли приятные предвкушения, которых я, как и все мои братья и сестры по
разуму, не чужд, но мне стало ясно совершенно: раз уж суждено мне
закончить этот день дома и раз уж Рита моя все не возвращается, то не
стану я звонить ни Гоге Чачуа, ни Славке Крутоярскому, а закончу я этот
день по-особенному - наедине с самим собой, но не с тем, кого знают по
комиссиям, семинарам, редакциям и клубу, а с тем, кого не знают нигде.
плетеных салфетках алюминиевую формочку с заливным мясом от гостиницы
"Прогресс", блюдце с пирожными и Ритину вазочку с "Ойлом союзным", мы
включим по всей квартире свет - пусть будет светло! - и перетащим из
кабинета торшер, мы с ним откроем единственный ящик стола, запираемый на
ключ, достанем синюю папку и, когда настанет момент, развяжем зеленые
тесемки.
осуществлял свою нехитрую предварительную программу, я неотрывно думал,
как поступить с телефоном. Выяснилось вдруг, что именно нынче вечером мне
могли позвонить, более того - должны были позвонить многие и многие, в том
числе и нужные. Но с другой стороны, я ведь не вспомнил об этом, когда
всего полчаса назад намеревался провести вечер в клубе, а если и вспомнил
бы, то не посчитал бы эти звонки за достаточно нужные. И в самый разгар
этих внутренних борений рука моя сама собой протянулась и выключила
телефон.
за стеной неумелое пианино, и доносилось через отдушину в потолке кряканье
и бормотанье магнитофонного барда.
смотрел, как бьет в оконное стекло с сухим шелестом из черноты сорвавшаяся
с цепи вьюга... А жалко, право же, что там у меня не бывает вьюг. А
впрочем, мало ли чего там не бывает. Зато там есть многое из того, чего не
бывает здесь.
скорбно, и радостно подумал, что не часто позволяю себе это, да и сегодня
бы не позволил, если бы не... Что? Вьюга? Леня Шибзд?
твои и труд твой, и терпенье твое и то, что ты не можешь сносить
развратных, и испытал тех, которые называют себя апостолами, а они не
таковы, и нашел, что они лжецы..." и была наклеена на титульный лист
дрянная фоторепродукция: под нависшими ночными тучами замерший от ужаса
город на холме, а вокруг города и вокруг холма обвился исполинский спящий
змей с мокро отсвечивающей гладкой кожей.
собой, а видел я сейчас то, чего не видел, кроме меня, и видеть не мог
никто во всем белом свете. Во всей Вселенной никто. Откинувшись на спинку
дивана, впившись руками в край стола, я наблюдал, как на своем обычном
месте, всегда на одном и том же месте, медленно разгорается малиновый
диск. Сначала диск дрожит, словно пульсируя, становится все ярче и ярче,
наливается оранжевым, желтым, белым светом, потом угасает на мгновение и
тотчас же вспыхивает во всю силу, так что смотреть на него становится
невозможно. Начинается новый день. Непроглядно черное беззвездное небо
делается мутно-голубым, знойным, веет жарким, как из пустыни, ветром, и
возникает в круг как бы из ничего город - яркий, пестрый, исполосованный
синеватыми тенями, огромный, широкий - этажи громоздятся над этажами,
здания громоздятся над зданиями, и ни одно здание не похоже на другое, они
все здесь разные, все... И становится видна справа раскаленная желтая
стена, уходящая в самое небо, в неимоверную, непроглядную высь,
изборожденная трещинами, обросшая рыжими мочалами лишаев и кустарников...
а слева, в просветах над крышами, возникает голубая пустота, как будто там
море, но никакого моря там нет, там обрыв, неоглядно сине-зеленая пустота,
сине-зеленое ничто, пропасть, уходящая в непроглядную глубину.
бесконечности не представляется никакой возможности. Можно только
привыкнуть к ним. И они привыкают - люди, которыми я населил этот город на
узком, всего в пять верст уступе между двумя бесконечностями. Они попадают
сюда по доброй воле, эти люди, хотя и по разным причинам. Они попадают
сюда из самых разных времен и еще более разных обстоятельств, их
приглашают в город называющие себя Наставниками для участия в некоем
эксперименте, ни смысла, ни задач которого никто не знает и знать не
должен, ибо эксперимент есть эксперимент, и знание его смысла неизбежно
отразилось бы на его результате... У меня их миллион в моем городе -
беглецов, энтузиастов, фанатиков, разочарованных, равнодушных,
авантюристов, дураков, сумасшедших, целые сонмища чиновников, вояк,
фермеров, бандитов, проституток, добропорядочных буржуа, работяг,
полицейских, и неописуемое наслаждение доставляет мне управлять их
судьбами, приводить их в столкновение друг с другом и мрачными чудесами
эксперимента. Я, наверное, никогда не закончу эту вещь, но я буду ее
писать, пока не впаду в маразм, а может быть, и после этого. Клянешься ли
ты и далее писать и придумывать про город до тех пор, пока не впадешь в
полный маразм, а может быть и далее? А куда мне деваться? Конечно,
клянусь, сказал я и раскрыл рукопись.
вялым, апатичным и непрерывно преодолевал себя: умывался через силу,
одевался через силу, прибирался, завтракал... И пока все это я делал, боже
мой, думал я, как это все-таки хорошо, что нет надо мной Клары и что я
вообще один!
что насчет постройки ей шубы в нашем ателье я опять ничего не предпринял.
Впрочем, звонила Катька вовсе не насчет шубы: оказалось, что она намерена
зайти ко мне сегодня или завтра вечером и принести мне продуктовый заказ
только и всего. Мы повесили трубки, и я на радостях ссыпал в чашку
последние остатки бразильского кофе, которые хранил для особо
торжественного случая.
помине, солнце выглянуло, которого не видно было с самого Нового года,
прихотливо изогнутый сугроб у меня в лоджии весело искрился, и
подморозило, видимо, потому что за каждой машиной на шоссе тянулся шлейф
белого пара. Давление установилось, и не усматривалось никакой причины
сесть за сценарий.
без всякого толка. Надо сказать, звонки эти носили чисто ритуальный
характер: если человек всерьез намерен построить для дочери шубу, ему
надлежит идти в ателье самому, производить массу аллегорических
телодвижений и произносить массу аллегорических фраз, все время рискуя
нарваться либо на открытую грубость, либо на подленькую увертливость.
вчера, но не пустил в ход, а сберег специально для затравки на сегодня:
"Это не по ним, это по товарищам справа...". И сначала все пошло у меня
лихо, бодро, весело, по-суворовски, но уже через час с небольшим я
обнаружил, что сижу в расслабленной позе и тупо, в который уже раз,
перечитываю последний абзац: "А комиссар все смотрит на горящий танк.
Из-под очков текут слезы, он не вытирает их, лицо его неподвижно и
спокойно".
просвета. И не в том было дело, что я не представлял себе, как события
будут развиваться дальше: все события я продумал на двадцать пять страниц
вперед. Нет, дело было гораздо хуже: я испытывал что-то вроде мозговой
тошноты.
окоп, и горящий "тигр". Но все это было словно бы из папье-маше. Из
картона и из раскрашенной фанеры. Как на сцене захудалого дома культуры.
должно либо о том, что ты знаешь очень хорошо, либо о том, чего не знает
никто. Большинство из нас держится иного мнения - ну и что же? Правильно
сказала дочь моя Катя: надо всегда оставаться в меньшинстве.
люди, которым это дано, которым это отпущено судьбою в полной мере...
Вергилии наши по катакомбам ни за что не забываемого огненно-ледяного
ада... Симонов у нас есть, нежно мной любимый Константин Михайлович, и
Василь Быков, Горький мастер, и несравненный Богомолов, и поразительный
"Сашка" есть у нас Вячеслава Кондратьева, и Бакланов Гриша, тоже мой
любимый, и ранний Бондарев... Да мне их всех и не перечислить. И не надо.
К чему мне их перечислять, мне плакать надо, что никогда мне не быть среди
них, - не заслужил я этого кровью, потом, грязью окопной не заслужил и
теперь никогда уже не заслужу. Вот и выходит, что никакой нет разницы
Корнев Павел
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Флинт Эрик