Чтение 36–й страницы книги ~Жизнь~

чатки религии. Но аббат Тольбиак, несмотря на мольбы тети Лизон, не при-
нял его в число причастников, как недоучившегося.

То же произошло и на следующий год. Тогда барон в ярости заявил, что
мальчик может вырасти порядочным человеком и без веры в эту нелепость -
в наивный догмат пресуществления; решено было, что его воспитают в хрис-
тианском духе, но без соблюдения католических обрядов, а когда он дос-
тигнет совершеннолетия, то сам будет волен выбирать свой путь.

Через некоторое время Жанна нанесла визит Бризвилям, однако ответного
визита не последовало. Она удивилась, зная щепетильную учтивость сосе-
дей, но маркиза де Кутелье свысока дала объяснение такому невниманию.

Ввиду высокого положения мужа, а также подлинной своей родовитости и
своего внушительного состояния, маркиза почитала себя чуть не королевой
нормандской аристократии и правила, как истинная королева, говорила все
без стеснения, смотря по обстоятельствам бывала милостива или резка, во
все вмешивалась, наставляла, поощряла, порицала. И вот, когда Жанна яви-
лась к ней, она после нескольких холодных слов произнесла сухим тоном:

- Общество делится на две категории: на людей, верующих в бога, и
тех, кто не верит в него. Первые, даже из числа самых обездоленных,
друзья и ровня нам, вторые для нас не существуют.

Жанна попыталась отразить удар:

- А разве нельзя верить в бога, не бывая в церкви?

- Нет, сударыня, - ответила маркиза. - Верующие ходят молиться богу в
его храм, как мы ходим к людям в их дом.

Жанна возразила в обиде:

- Бог везде, сударыня. Я, например, всей душой верую в его милосер-
дие, но есть такие священники, которые мешают мне ощущать присутствие
господа, когда они становятся между ним и мною.

Маркиза встала.

- Священник - знаменосец церкви, сударыня. Кто не следует за знаме-
нем, тот против него и против нас.

Жанна тоже встала, вся дрожа.

- Вы, сударыня, верите в бога одной касты. Я верую в бога честных лю-
дей.

Она поклонилась и вышла.

Крестьяне тоже осуждали ее между собой за то, что она не повела Пуле
к первому причастию. Сами они не, бывали в церкви, не ходили к причастию
или уж приобщались только на пасху, подчиняясь строгому предписанию
церкви; но ребята - дело другое: никто бы не осмелился воспитать ребенка
вне общего для всех закона, потому что религия есть религия.

Жанна чувствовала их осуждение и в душе возмущалась этим двуличием,
сделками с совестью, поголовным страхом перед всем, величайшей тру-
состью, гнездящейся во всех сердцах и выглядывающей наружу под личиной
порядочности.

Барон занялся образованием Поля и засадил его за латынь. А мать не
переставала твердить одно: "Пожалуйста, не утомляй его!" - и бродила в
тревоге около классной комнаты, куда папенька запретил ей доступ, потому
что она ежеминутно прерывала урок вопросом: "У тебя не озябли ноги. Пу-
ле?" Или же: "У тебя не болит голова, Пуле?" Или останавливала учителя:
"Не заставляй его столько говорить, он охрипнет".

Как только мальчик кончал занятия, он бежал в сад к матери и тете. Им
теперь очень полюбилось садоводство: все трое сажали весной молодые де-
ревца, сеяли семена и с восторгом наблюдали за их всходами и ростом,
подравнивали ветки, срезали цветы для букетов.

Больше всего увлекало мальчика разведение салата. Он ведал четырьмя
большими грядками на огороде, где с величайшей заботливостью выращивал
салат латук, ромэн, цикорий, парижский, - словом, все сорта этой съедоб-
ной травы. Он копал, поливал, полол, пересаживал с помощью двух своих
матерей, которых заставлял работать, как поденщиц. По целым часам стояли
они на коленях между грядками, пачкая платья и руки, и втыкали корешки
рассады в ямку, проделанную пальцем в земле.

Пуле подрастал, ему шел уже пятнадцатый год, и лесенка в гостиной по-
казывала метр пятьдесят восемь сантиметров, но по уму он был совершенный
ребенок, неразвитый, невежественный, избалованный двумя женщинами и ста-
риком, добрым, но отставшим от века.

Как-то вечером барон поднял наконец вопрос о коллеже, и Жанна тотчас
же ударилась в слезы. Тетя Лизон в ужасе забилась в темный угол.

Мать возражала:

- Зачем ему столько знать? Мы сделаем из него деревенского жителя,
помещика. Он будет возделывать свои земли, как многие из дворян. Он про-
живет и состарится счастливым в этом доме, где до него жили мы, где мы
умрем. Чего же желать еще?

Но барон качал головой:

- А что ты ответишь ему, если он в двадцать пять лет придет и скажет
тебе: "Я остался ничем, я ничему не научился по твоей вине, по вине тво-
его материнского эгоизма. Я не способен работать, добиваться чего-то, а
между тем я не был создан для безвестной, смиренной и до смерти тоскли-
вой жизни, на которую обрекла меня твоя неразумная любовь".

А она все плакала и взывала к сыну:

- Скажи, Пуле, ты никогда не упрекнешь меня за то, что я слишком лю-
била тебя, ведь правда, не упрекнешь?

Недоросль удивился, но обещал:

- Нет, мама.

- Честное слово?

- Да, мама.

- Ты хочешь остаться здесь, правда?

- Да, мама.

Тогда барон возвысил голос:

- Жанна, ты не имеешь права распоряжаться человеческой жизнью. Ты
поступаешь недостойно, почти преступно, ты жертвуешь своим ребенком ради
своего личного счастья.

Она закрыла лицо руками и, судорожно рыдая, выговорила сквозь слезы:

- Я так настрадалась... так настрадалась! Я только в нем нашла утеше-
ние, а его у меня отнимают. Что же я теперь... буду делать... совсем од-
на?

Отец поднялся, сел рядом с ней, обнял ее.

- А я, Жанна?

Она обхватила его за шею, страстно поцеловала и, не отдышавшись еще,
с трудом проговорила:

- Да, ты, должно быть... прав... папенька. Я вела себя безрассудно,
но я столько выстрадала. Пускай он едет в коллеж.

И Пуле, не вполне понимая, что с ним намерены делать, захныкал, в
свой черед.

Тогда все три его мамы принялись целовать, ласкать, утешать его. Ког-
да они пошли спать, у всех щемило сердце, и все всплакнули в постели,
даже барон, который сдерживался до тех пор.

Решено было, что после каникул мальчика поместят в Гаврский коллеж, а
пока все лето его баловали напропалую.

Мать часто вздыхала при мысли о разлуке. Она заготовила ему такое
приданое, как будто он уезжал путешествовать на десять лет; наконец, в
одно октябрьское утро, после бессонной ночи, обе женщины и барон уселись
с мальчиком в карету, и пара лошадей сразу взяла рысью.

В предшествующую поездку ему уже было выбрано место в дортуаре и мес-
то в классе. Теперь Жанна с помощью тети Лизон целый день укладывала его
вещи в маленький комодик. Так как он не вместил и четверти привезенного,
Жанна пошла к директору просить, чтобы дали второй. Вызвали эконома, тот
заявил, что столько белья и платья никогда не понадобится, а будет
только помехой, и наотрез отказался нарушить правила и поставить второй
комод. Тогда мать с отчаяния решила нанять комнату в соседней гостинице
и поручила хозяину собственноручно приносить по первому требованию Пуле
все, что ему понадобится.

Потом они отправились на мол посмотреть, как отчаливают и пристают
пароходы.

Унылые сумерки спустились над городом, где постепенно зажигались ог-
ни. Обедать они пошли в ресторан. Есть не хотелось никому; они смотрели
друг на друга затуманенным взглядом, и блюда, которые подавали одно за
другим, убирались почти нетронутыми.

Потом они медленно направились к коллежу. Со всех сторон сходились
дети всех возрастов в сопровождении родных или слуг. Многие плакали. В
большом полуосвещенном дворе раздавались всхлипывания.

Жанна и Пуле долго сжимали друг Друга в объятиях. Тетя Лизон, оконча-
тельно забытая, стояла позади, уткнувшись в носовой платок. Но тут ба-
рон, расчувствовавшись тоже положил конец прощанию и увел дочь. Карета
ждала у подъезда. Они уселись втроем и в темноте поехали обратно в Топо-
ля.

Временами во мраке слышались рыдания.

Жанна плакала весь следующий день до вечера. А утром она велела зало-
жить фаэтон и поехала в Гавр.

Пуле как будто уже примирился с разлукой. Впервые в жизни у него были
товарищи; ему хотелось играть, и он нетерпеливо ерзал на стуле в прием-
ной.

Жанна стала ездить каждые два дня, а на воскресенье увозила его до-
мой. Во время уроков, дожидаясь рекреаций, она не знала, что ей делать,
и сидела в приемной, не находя ни сил, ни мужества уйти из коллежа. Ди-
ректор пригласил ее к себе и попросил приезжать пореже. Она пренебрегла
его указанием.

- Тогда он предупредил ее, что будет вынужден вернуть ей сына, если
она не даст ему резвиться в свободные часы и не перестанет отвлекать его
от занятий; барона тоже предупредили письмом. После этого ее стали сте-
речь в Тополях, как пленницу.

Она ждала каждого праздника с большим нетерпением, чем сын. И душу ее