доползла на руках и коленях и тут же умерла. Значит, любовь теперь
только легенда, годная лишь для того, чтобы ее воспевали в стихах или
описывали в лживых романах?
которая всегда ему вспоминалась:
действительно страдать из-за них. Поверьте мне, я знаю и тех и других".
этом добавила: "Во всяком случае, предупреждаю вас, что сама я никем не
способна по-настоящему увлечься..."
убедился, но другим?
над ним, обрушилась и придавила его. Он ничего не свершил, ничего не
достиг, ни в чем не преуспел, ничем не овладел. Искусства привлекали
его, но он не нашел в себе ни мужества всецело отдаться одному из них,
ни той упорной настойчивости, которая необходима, чтобы победить. Ни
разу успех не порадовал его, ни разу восторг перед чем-то прекрасным не
придал ему благородства и величия. Единственное его мощное усилие
завоевать сердце женщины рухнуло, как и все остальное. В конце концов он
просто неудачник.
капали на усы; он чувствовал на губах их соленый вкус.
заехать домой и переодеться, перед тем как отправиться к ней на обед.
Глава 7
смотреть вокруг себя, на стены, на вещи, на портьеры, на безделушки, на
мебель, которые стали дороги ему, потому что принадлежали ей, на эти
привычные для него комнаты, где он познакомился с нею, обрел ее и вновь
обретал столько раз, где научился ее любить, где обнаружил в своем
сердце страсть и чувствовал, как она растет день ото дня, вплоть до часа
бесплодной победы. С каким пылом он ждал ее, бывало, в этом нарядном
уголке, созданном для нее, как прекрасное обрамление этого
восхитительного существа! И как знаком ему был запах этой гостиной, этих
тканей - нежный запах ирисов, благородный и простой! Здесь он столько
раз трепетал от ожидания, столько раз содрогался от надежды, здесь
испытал столько волнений и под конец - столько мук! Словно прощаясь с
другом, сжимал он локотники широкого кресла, сидя в котором так часто
говорил с нею, любуясь ее улыбкой и упиваясь ее голосом. Ему бы
хотелось, чтобы никто не входил, даже она, хотелось бы просидеть так,
одному, всю ночь в раздумье о своей любви, подобно тому, как бодрствуют
у смертного одра. А с рассветом он ушел бы надолго - может быть,
навсегда.
овладел собою и ничем не выдал своего волнения. То была не женщина, а
живой букет, букет невообразимой прелести.
Обнаженные плечи и руки были обвиты гирляндами из незабудок и ландышей,
а три волшебные орхидеи словно возникали из ее груди, и розово-красная
плоть этих сверхъестественных цветов, казалось, ласкала ее белую кожу.
Белокурые волосы были усыпаны эмалевыми фиалками, в которых светились
крошечные бриллианты. В отделке корсажа, как капли воды, тоже сверкали
бриллианты, трепетавшие на золотых булавках.
лицу!
Андре смотрел на нее в восторге, думая, что обнять ее сейчас было бы
таким же варварством, как растоптать великолепный цветник. Значит, тело
современных кокеток лишь повод для украшений, лишь предмет для
убранства, а вовсе не для любви. Они похожи на цветы, они похожи на
птиц, они столь же похожи на множество других вещей, как и на женщин. Их
матери, женщины былых поколений, прибегали к искусству кокетства, как к
пособнику красоты, но прежде всего старались пленить непосредственным
соблазном тела, природным могуществом своей грации, неодолимым
влечением, которое возбуждает в мужчине женское тело. А теперь кокетство
стало всем; искусственные ухищрения стали главным средством и в то же
время целью: ведь к нему прибегают даже не столько для того, чтобы
покорять мужчин, сколько для того, чтобы дразнить соперниц и подстрекать
их ревность.
уничижение княгини фон Мальтен?
поцеловала ее, приоткрыв губы с гримаской нежности. Это был милый,
желанный поцелуй, поцелуй, данный обеими от всего сердца.
порывистой радостью, никогда не целовала его так; мысль его сделала
резкий скачок, и он с отчаянием подумал: "Эти женщины уже не для нас".
блиставший английским лоском Жорж де Мальтри.
все голоса слились в единодушных похвалах:
и добавил к ней нечто новое: совершенную искренность". По мнению Жоржа
де Мальтри, он "достигал дивных откровений, воплощая гибкость
человеческого тела". Эти фразы вот уже два месяца повторялись во всех
гостиных, переходя из уст в уста.
человек неопределенного возраста, с мужицкими плечами и большой головой;
у него были резкие черты лица, крупный нос, мясистые губы, в волосах и
бороде виднелась легкая проседь. Вид у него был застенчивый и смущенный.
Он как-то неуклюже оттопыривал локти, что объяснялось, по-видимому,
громадными размерами его рук, торчавших из рукавов. Широкие, толстые, с
волосатыми и мускулистыми пальцами, как у мясника или атлета, они
казались неловкими, нескладными, как бы стыдились самих себя и не знали,
куда деваться.
необыкновенно живыми глазами. Только они и жили, казалось, в этом
грузном теле. Они смотрели, пронизывали, шарили, метали всюду быстрые,
острые и подвижные лучи, и чувствовалось, что этот пытливый взгляд
одушевлен живым и сильным умом. Госпожа де Бюрн, слегка разочарованная,
любезно указала ему на кресло, в которое он и сел Так он и не сходил с
места, видимо, смущенный тем, что попал в этот дом.
приятелю.
Вы уже видели нашу божественную хозяйку, теперь посмотрите, что ее
окружает.
на двух обнявшихся и пляшущих женщин Клодиона на секретере работы Буля и
наконец на четыре превосходнейшие танагрские статуэтки.
детей. Он встал и подошел к античным статуэткам; он взял их по две сразу
в свои огромные ручищи, созданные, казалось, для того, чтобы валить
быков, так что г-жа де Бюрн даже испугалась за свои сокровища. Но
прикасаясь к статуэткам, он словно ласкал их - с такой изумительной
бережностью и ловкостью он обращался с ними, поворачивая их толстыми
пальцами, которые сразу стали проворными, как пальцы жонглера. По тому,
как он рассматривал их и ощупывал, видно было, что в душе и руках этого
толстяка живет редкостная, возвышенная и чуткая нежность ко всем изящным
вещам.
заговорил о самых замечательных из числа тех, какие ему довелось видеть;
он говорил немногословно, глуховатым, но спокойным, уверенным голосом,
ясно выражая мысль и зная цену словам.
собранные г-жой де Бюрн по совету друзей. Он воздавал им должное,
радуясь и удивляясь, что находит их здесь; он каждую брал в руки и
бережно перевертывал во все стороны, словно вступая с нею в сладостное
общение. Одна бронзовая статуэтка, тяжелая, как пушечное ядро, стояла в
темном углу; он поднял ее одной рукой, поднес к свету, долго любовался
ею, потом так же легко поставил на место.
предложила ему место справа от себя и из учтивости спросила, как
спросила бы потомка знатного рода о точном происхождении его имени:
не правда ли? Он спокойно ответил:
музыка как будто древнее. Но, по нашим понятиям, настоящая музыка
существует не так уж давно, зато начало настоящей скульптуры теряется в
Семенова Мария
Акунин Борис
Браун Дэн
Роллинс Джеймс
Свержин Владимир
Посняков Андрей