день прибытия пленных вели себя, как бешеные волки. Они по-своему добры,
у них есть свои домашние добродетели. Эти неуклюжие души под своей неп-
роницаемой броней не были неспособны к самоотверженным поступкам. И каж-
дый из этих мешков с костями - кто поверит, что за них умирал бог? - нес
свой крест. Аннета это хорошо знала. Но она несла свой крест и, подобно
им, склонялась к мысли, что только ее крест и есть настоящий. Она видела
на одной стороне палачей, на другой - жертвы. Жермен заставил ее разгля-
деть в каждом и жертву и палача. Этот неверующий галл развернул перед
ней картину удивительного восхождения на Голгофу целого народа: все не-
сут крест, и все бросают проклятия и камни в человека на кресте!..
ум? Вместо того чтобы побивать камнями друг друга, пусть сплотятся и
вместе нападают...
ятно лелеять такую надежду!) Но природа - что это? Кто ее видел? Где у
нее голова? Где у нее сердце? Где у нее глаза?
Нет, не уходите! Подождите!..
шинели. Кукольное, наивное лицо полнощекого ангела с портала буржского
собора. Это был приятель Жермена, сын богатого помещика, жившего непода-
леку от главного города смежного кантона. Он приехал, в отпуск и прошел
пять миль, чтобы навестить Жермена. Молодой человек расцеловался с
больным, учтиво поклонился Аннете. И затараторил. Здоровье и жизнера-
достность били в нем через край. Он рассказывал об общих знакомых, назы-
вая фамилии, звучавшие весело и добродушно, как имена слуг в комедиях.
Товарищи "оттуда". Некоторые из них погибли. Другие были еще живы. Певу-
чий местный говор, с носовым произношением, придавал его рассказам весе-
лый колорит. Гость старался причесать свою чересчур вольную речь ради
Аннеты (из уважения к дамам!). Он следил за собой. Разговаривая с ней,
он впадал в изысканно любезный тон, елейный и старомодный. Зато, расска-
зывая пространно и со вкусом о своих - о матери, о сестренке, которую
обожал, он опять становился искренним. В общем, он производил впечатле-
ние большого ребенка, ласкового, послушного; душа нараспашку.
хлеб.
ко. От него пахнет травой ваших тучных пастбищ.
хорошего сына, брата и товарища (если бы ему предложили причаститься без
исповеди, он согласился бы без околичностей; он никогда не лжет: весь
как на ладони), что бы вы сказали, увидев его таким, каким я видел его в
окопах, в рукопашном бою, когда он орудовал, как мясник ножом, да еще и
пошучивал?
Все заперто. На улице тьма. А в комнате только мы двое.
не поддаются описанию - они спали ночью, как дети. Со спокойной со-
вестью. И заметьте, что часом позже они были бы готовы обнять врага, ко-
торому перерезали горло! Приступ доброты у них проходит также скоро, как
приступ злобы. Согласовать эти противоречия было бы трудно, да у них и
времени нет. Надо беречь силы для настоящей минуты, жить по мере того,
как живешь, случайно выхваченными кусками, наугад и без связи... так бы-
вает в причудливой головоломке...
собственное!
исправленное обществом. По-видимому, война - это естественное проявление
врожденного инстинкта, освященное обычаем. И - кто знает? - может быть,
это выход для разрушительных сил, заложенных в человеке, разряд, прино-
сящий ему облегчение.
ведь, для того, чтобы его знать, надо смотреть его глазами.
пойманному в западню, чтобы не дать обмануть себя тому, кто поймал его!
ли, было бы то же самое: я выбрал бы западню. Не хочу хвастать: того,
что я думаю сегодня, я не думал тогда. В моем характере есть одна пе-
чальная особенность: я весь в порах, через которые в меня вливаются изв-
не чужие души, и поэтому я слишком часто забываю о своей. Ведь я
чувствую себя французом, живу одной жизнью с другими французами; мы с
любопытством вглядываемся друг в друга, слушаем, как другие размышляют
вслух, думаем вдвоем, вместе с двадцатью, с тысячью других, и в конце
концов становимся каким-то резонатором для любого эха. Ни вы, да и никто
другой не может даже вообразить себе чудесный подъем первых дней...
Песнь уходящих... Не мы ее создали. Она создала нас. Этот горластый ан-
гел парил над нами, как ангел Рюда парит над площадью Звезды. Но он был
в тысячу раз прекраснее. И мы готовы были отдать свою шкуру, лишь бы
коснуться его. Он осенил нас своими крылами. Мы не шли, нас несло, мы
реяли над миром, отправляясь в поход во имя свободы всего мира. Это был
хмель, как в любви, перед объятием... Какое объятие! Ужасный обман!..
Все обман. И любовь тоже. Она приносит нас в жертву. Тем, которые при-
дут: будущему. Что же означает эта опьяняющая вера в войну? Где ее цель?
Кому, чему она приносит нас в жертву? Когда хмель рассеялся и мы задаем
себе этот вопрос, жертвоприношение уже совершилось. Тело уже втянуто в
машину. Остается только душа. Измученная душа. А что можно сделать с ду-
шой без тела, с душой, идущей против тела? Терзать ее? Довольно и так
палачей! Остается только смотреть, знать, подчиняться. Ты сделал прыжок.
Ты свалял дурака. Раз, два... Иди же! До конца! Жизнь не дает обратных
билетов. Раз ты уезжаешь, то возврата нет... Но я не захотел вернуться
один, если бы даже и мог! Мы шли вместе, вместе и умирали... Я знаю, что
это нелепо, что это смерть - ради ничего. Но спасаться одному - нет! Так
нельзя! Я - из стада. Я - стадо.
совершается. И мы оказываемся пойманными.
ного человечества. Они покоряются, склонившись к ногам другой матери,
Скорбящей...
Жермен задел ее за живое. Разбередил ее тревоги, страхи, тайные сомне-
ния, в которых она не решалась сознаться себе, которых никому ничем не
выдавала. Жермену Аннета никогда не рассказывала о сыне; он знал только,
что этот сын существует. Но ее молчание было красноречиво. Жермен прики-
нулся, что не понимает его.
в двадцатом?.. Они не связывают себя иллюзиями, как связывали себя стар-
шие, эти комнатные растения! От разочарований они застрахованы. Война
для них - дело. На что им такая чепуха, как право, справедливость, сво-
бода и прочий вздор! Цель - выиграть. Каждый за себя. За свое "я - цели-
ком, как оно есть. Плотоядное "я". Life for struggle, struggle for life
[74]. Запах женщины, запах славы, запах крови. И презрение ко всему.
Мечта пробужденного тигра.
Конюшевский Владислав
Конан-Дойль Артур
Корнев Павел
Каменистый Артем
Флинт Эрик
Посняков Андрей