Чтение 157–й страницы книги ~Очарованная душа~

ты не насмехался над моей верой в него, над моей бедной верой, столько
раз попранной, что она уже теперь не очень горда, не очень уверена в се-
бе?..

- Погоди!.. Над тобой я не насмехался! Во что бы ты ни верила, ты для
меня выше того, во что ты веришь... Но правда твоя: я не любитель разг-
лагольствовать о "гуманизме" и "человечестве", я ни во что не ставлю всю
эту пустую шелуху идеологий, словесный фейерверк. Я вижу людей, людей,
большие стада, которые плутают, сбиваются в кучу, сталкиваются друг с
другом, несутся направо, налево, вперед, назад, поднимая пыль идей. В
жизни - в их и в нашей жизни, в жизни вселенной - я вижу трагикомедию,
развязка которой еще не известна: сюжет складывается постепенно, его со-
чиняют те, чья воля руководит штурмом. В этом штурме участвую и я, я от-
мечен его печатью, потому что я твой сын, потому что я Марк Ривьер, и я
уже не могу отступить. Против этого взбунтовалась бы моя гордость. Побе-
дит ли, нет ли отряд, к которому я принадлежу, я буду драться до конца,
не сдаваясь!

- Что это за бой? К какому лагерю пристать? К новому? К старому? Кто
знает? Как увериться? Может быть, прошлое приказывает будущему. Может
быть, будущее приказывает прошлому. Кто нас просветит?.. Часто в своем
душевном одиночестве я чувствовала, что вся проникаюсь уверенностью, и
говорила себе: "Откуда же эта уверенность, если не оттого, что во мне
живет победитель (бог, который грядет)?" Но затем, когда видишь, что
другие люди, целые породы тоже полны веры, той же или противоположной,
страстной веры в отечество или в бога, в искусство или в науку, в поря-
док или в свободу и даже в любовь, в которой расходует себя слепая и бе-
зумная жизнь, тут уж надо иметь большое самомнение, чтобы упрямо твер-
дить: "Только моя вера хороша!"

- Только моя вера - моя. У меня нет двух вер.

- А у меня все веры тех, кого я люблю. И любовь к ним - это
единственное, в чем я уверена.

- Многих ли ты любишь? Много ли таких, которых можно любить?

- Любить или жалеть. Это одно и то же.

- А я не хочу, чтобы меня жалели. Я хочу другой любви - той, которая
выбирает, которая предпочитает.

- Я и то слишком предпочитаю тебя, жестокий сын мой! Я отдала бы весь
мир, лишь бы сохранить тебя.

- Ну вот и будь со мной, будь как я: выбирай! Ты уходишь в мечты. Ты
все на одном месте, как прилив и отлив, который поднимается и падает, не
двигаясь вперед. Надо идти вперед во что бы то ни стало. Ломать прегра-
ды, идти прямо, своим путем!

- Но если этот путь заведет в тупик? Если ты будешь на этом пути оди-
нок? Если весь остальной мир - по другую сторону?

- Кто вышел первым, идет один. Но если он идет один, это потому, что
считает себя первооткрывателем. Каждым своим шагом вперед этот одинокий
человек прокладывает путь всему миру.

- Это credo. Их почти столько же, сколько людей.

Я верю в людей больше, чем в credo. Я хотела бы обнять их, всех этих
безумцев, всепрощающим материнским объятием.

- Да им этого не нужно. Они отворачиваются от груди. Они уже отняты
от нее. Мы хотим верить, действовать, разрушать, шагать, сражаться, лишь
бы продвинуться вперед... Тебе известно определение родины; "Лагерь в
пустыне"... Двинемся дальше, взвалив на спину шесты и полотно для шат-
ров!

- Мой лагерь уже найден. Это законы сердца.

Всякий общественный долг, который видоизменяется, отрицая все ос-
тальные, мало имеет значения в моих глазах, мало чего стоит в сравнении
со священными чувствами - любовью, материнством, неизменными и вечными.
Кто бьет по ним, бьет по мне. Я готова защищать их везде, где им угрожа-
ет опасность. Но дальше этого я не иду.

- Отлично! А я иду дальше! Когда общественный долг оскорбляет естест-
венные чувства, надо заменить его другим, более широким и человечным.
Время пришло. Все общество вместе с моралью, опирающейся на свод законов
и катехизис, надо перестроить, и оно будет перестроено. Поэтому взывает
все мое существо: разум, страсти - все протестует против возмутительной
лжи Общественного Договора, который уже обветшал. Великие силы, волную-
щие человеческую душу и осуждаемые законами, становятся болезнью и порою
преступлением только в силу бесчеловечности законов и социальной систе-
мы, которые навязывают природе рамки, превратившиеся в тиски. И если ты-
сячи молодых людей приняли войну как освобождение, если у меня тоже в
первую минуту отчаянно забилось сердце, то лишь потому, что мы надеялись
вырваться из этих тисков. Тесная петля устаревшего уклада мыслей и ус-
ловностей, тусклого благополучия и смертной скуки, подслащенных тошнот-
ворным идеализмом, то есть сплошной пошлостью и ханжеством (ваш довоен-
ный пацифизм, ваш гуманизм!), калечила природу, убивала радость жизни,
этот могучий, здоровый и священный инстинкт Sanctus... Мы верили, что
проклятая петля лопнет... Несчастные! Несчастные! Нам посулили освобож-
дение, а навязали гнусную войну, которая швырнула нас в бездну страдания
и смерти, отвратительной и бесполезной!.. А петля еще затянулась, и мы,
молодежь, скованные, согнутые, брошены в тесную клетку, где не можем да-
же распрямиться!.. Надо сломать, разрушить этот убийственный порядок
смерти, который хуже, чем любой беспорядок, и создать вместо него более
возвышенный и более широкий порядок, по мерке тех людей, которые придут
и уже пришли, - порядок, достойный нас! Воздуха! Как можно больше возду-
ха! Расширим наше представление о добре и зле! Они не прежние, они вы-
росли вместе с нами...

- Где ты видишь этих людей? Я вижу возле себя только свое взрослое
дитя. И трепещу за него. Зачем я дала ему жизнь в наше жестокое время?

- Не жалей об этом! Не жалей меня! Это шквал. Да здравствует ветер! И
ты, создавшая мои легкие и мои крылья!.. Помнишь "Последнего викинга",
современную сагу о норвежском рыбаке, которую мы прочли вместе? Помнишь!
Он спасся от смерти, он променял бури Лофодена на недвижный воздух горо-
дов, но счастья уже не знал... Да! Я рад, что принадлежу к своему поко-
лению, а не к твоему. Твое жило хилыми мечтами о каком-то холодном прог-
рессе человечества. Но это был фон, на котором двигались серые, тусклые
тени, - ваше настоящее. Привилегированный класс - и тот, пользуясь бла-
гами жизни, отмеривал их скупо, по крохам. Бледные радости, бледные
скорби, скучная ирония и доброта... Скука, скука... Нам же, тем, кто
трудился и страдал внизу, оставалось вечно вращать во тьме колесо... А
теперь ревет буря, дом рушится, но вместе с ветром в наш подвал хлынул
свет. Подточенное здание вотвот развалится, - мы это знаем, но сквозь
щели мы видим небо, плывущие облака, ветер. И, не обманываясь насчет
жизни людей и насчет будущего, мы живем полной жизнью на краю нелепой и
прекрасной бездны. На наших плечах мы воздвигаем вселенную, которая,
быть может, просуществует только один день.

- "Мы"? Кто их видел этих "мы"? Где они? Кто они такие?

- Первый, кто начнет действовать. От него родятся Другие.

- Но он умрет.

- Да.

- Я не хочу, чтобы это был ты!

- Ведь ты только что говорила о материнстве, о своем стремлении расп-
ространить его на всех сынов человеческих. Вот и пища для тебя! Перенеси
на других свою любовь ко мне!

- Я хвасталась... Но я не могу!.. Да и кто может? Для этого нужны не-
человеческие силы. Я люблю других в тебе. Я люблю тебя в других. Это те-
бя я искала в них, когда ты чуждался меня. А теперь, когда я с тобой,
мне принести тебя в жертву? Теперь мне уже никто не нужен. Ты - моя все-
ленная.

- Но вселенная подчинена закону тяготения, и у нее своя судьба. Надо
принять ее вместе со мной. Даже если она ведет на крест. Вспомни Mater
dolorosa! [83]

- Даже она не хотела! Она была приневолена.

- Все мы приневолены. И ты и я.

- Чем?

- Нашим законом.

- Зачем же мне принимать его, если он против меня? Я восстаю, я отб-
расываю его, как и другие законы.

- Ты не сможешь. Это будет нечестно.

- Ну что же, я буду лгать!

- Ты не можешь. А я не хочу.

Он посмотрел на мать, запнулся и сказал (голос его дрогнул):

- Видишь ли, мама, есть две вещи, которые я не хочу допустить в себе,
- это не быть честным и не быть храбрым... Может быть...

(Он остановился.)

- ...может быть, потому, что я не храбр и что я лгу...