мужчина. Мы утром просыпаемся еще более чувственными, чем вечером. А ваш
брат смотрит, как на ненужную подстилку, хотя вечером стонал от страсти...
потянувшись, громко хрустнул пальцами:
мальчика в треснутой рамке. Застенчиво улыбаясь, он ответил ей невинным
взглядом. Огромный бант под пухлым подбородком расползся красивой кляксой. В
ямочках на щеках сгустился серый довоенный воздух.
его был забит нотами.
Валентин стремительно встал, открыл крышку и укрепил ее подпоркой.
Опустившись на потертый плюш стула, Марина подняла пюпитр, раскрыла ноты,
полистала:
освобождая плечи от скованности и опустила руку на клавиатуру. Черный,
пахнущий полиролью "Блютнер" откликнулся мягко и внимательно. Повинуясь
привычной податливости пожелтевших клавиш, Марина сыграла два такта
вступления немного порывисто и громко, заставив Валентина пространно
вздохнуть.
зазвучали бархатней.
жалком низкорослом обрубке с латунной бляшкой ЛИРА, неимоверно тугой педалью
и отчаянно дребезжащими клавишами. Этот сумасшедший бутылочный Шопен еще
звучал у нее в голове, переплетаясь с новым -- чистым, строгим и живым.
сквозь рояль. Повторяющееся арпеджио басов стало подниматься и вскоре
слилось с болезненно порхающей темой, начались октавы, и негнущийся пятый
палец уступил место четвертому.
Маринины ногти чуть слышно царапали клавиши.
крылышко у измученной ребенком лимонницы.
застонала, морщась, и нервно закончила.
пепельницу, -- Шопеновский нерв ты чувствуешь остро. Чувствуешь.
точно знай край. Теперь большинство его не ведает. Либо академизм, сухое
печатанье на машинке, либо сопли и размазня. Шопен, милая Марина, прежде
всего -- салонный человек. Играть его надо изысканно. Горовиц говорил, что,
играя Шопена, он всегда чувствует свои руки в манжетах того времени. А
знаешь какие тогда были манжеты?
В первой половине девятнадцатого носили простые красивые и изысканные
манжеты. Так и играй -- просто, красиво, изысканно. И ясно. Непременно --
ясно. И, голубушка, срежь ты коготки свои, страшно такими цапками к роялю
прикасаться. А главное -- постановка руки меняется, тебе ясный звук труднее
извлекать.
можно...
головой, -- Не надо. Я их помню.
руки, глянул в окно. Из хрустального зева пепельницы тянулся вверх
голубоватый серпантин.
вздрогнула. Это был ЕЕ ноктюрн, тринадцатый, до-минорный, огненным стержнем
пронизавший всю ее жизнь.
незнакомого щемящего чувства, так просто и страшно врывающегося в нее.
Позднее, сидя на круглом стульчике, она разбирала эту жгучую пружину
детскими топорщащимися пальчиками. Тогда эти звуки, неровно и мучительно
вспыхивающие, повернули ее к музыке -- всю целиком.
его на выпускном, выжав слезы из оплывших неврастенических глаз Ивана
Серафимыча и заставив на мгновенье замереть переполненный родителями и
учениками зал.
Марина смеялась, слушая свою школьную потрескивающую запись на магнитофоне
Ивана Серафимыча, потом смело садилась за его кабинетный рояльчик и играла.
Старичок снова плакал, захлебываясь лающим кашлем, сибирский полупудовый
кот, лежащий на его вельветовых коленях, испуганно щурился на хозяина...
руки начали лепить перекликающимися аккордами то самое -- родное и
мучительно сладкое.
повиновался ему полностью, -- из распахнутого черного зева плыла мелодия
муки и любви, ненадолго сменяющаяся неторопливым кружевом арпеджио.
расплылись пятнами.
родное ре, снимающее старую боль и тянущее в ледяной омут новой. Валентин
сыграл его так, что очередная зыбкая волна мурашек заставила Марину
конвульсивно дернуться. Слезы покатились по щекам, закапали на голые колени.
плыло в слезах, колеблясь и смешиваясь.
аккордов, холодным прибоем смывающих прошлые муки.
подчеркнутым изяществом, снова вернулись осколки щемящего прошлого,
засверкали мучительным калейдоскопом и собрались, но -- в другое.
вот он-- финальный аккорд, прокрустово ложе для короткопалых.
стояла рядом, рассеянно потирая висок.
заплаканное лицо.
Марина взяла его руку, посмотрела и поцеловала в глубокую линию жизни.
вздохнула навесу.
Зыков Виталий
Шилова Юлия
Дальский Алекс
Смоленский Вадим
Якубенко Николай
Вронский Константин