был задет преступностью самого деяния, сколько опечалился грубостью Юрия.
Убить рязанского князя надо было хитрее и - лучше: чужими руками.
Например, отпустивши из Москвы, дорогою, свалив убийство, скажем, на
пронских племянников Константина. Был бы князь Юрий подальновиднее, он бы
так и поступил, и тогда он, Бяконт, избавлен был от тяжкого разговора, в
коем, чуял он, ему опять придет низить глаза перед мальчишкою и напрягать
весь свой разум, дабы не потерять уважение сына... Породистые бараны
больше занимали его, чем князь Константин! Но ведь не скажешь же сыну, что
ради баранов он, Бяконт, допустил, чтобы зарезали человека...
все, что будет баять сын (<Наказание господне! > - как порою, в сердцах,
начинал звать он своего первенца), - Бяконт опустился на ременчатый
раскладной стул, всем видом стараясь показать Алферию, что лишь по
великому терпению родительскому бросил он многоразличные дела свои и сидит
тут, в тесной тесовой горнице, где душновато пахнет книгами, кожею и
сукном, вместо того чтобы принимать и рассылать гонцов, сочинять грамоты,
сторожить дворского или скакать куда-нибудь на Пахру, разбирать и судить
очередные крестьянские споры в одной из своих волостей.
мире, и суд и расплата за все! Мы же токмо слуги господина своего...
на отца мокрые от слез, неумолимые глаза. Бяконт споткнулся и стал
медленно заливаться темно-коричневою краскою.
Федор.
вопрошание Алферий, жгучим взглядом своих прозрачно-струистых очей
вперяясь в рассерженные глаза отца. Федор вздернул бородой, не выдержав
пронзительности сыновьего взора, хрипло, уступая отмолвил:
покойный московский князь? Взгляни и помысли! - возвысил он голос, строго
глядя на сына. - Села обихожены; люди сыты; ни татьбы, ни раззору по всей
волости; кажен год порядок в торгу, купцы не нахвалят; мастеры удоволены
во всяком реместве своем: и градодели, и по серебру, и по кожам, и по
ценинному делу, и по письму иконному, тимовники, портны мастеры, бронники,
щитники, кузнецы - идут и идут, целы улицы под кремником настроены!
Монастырь погляди! Слова Серапионовы ч°л ли? Князь Данилово то
рачительство! А легко ли было ему? Между Дмитрием, да Андреем, да
Новгородом круто было поворачиваться нать! И войны утишал, и съезды
устроял, в ону пору не дал разорить Переяславль Андрею, в друго -
остановил Дмитрия... Рязанского князя, покойного Константина, хошь и
полоненного, держал в чести и... не убил бы никогда! Михайле Тверскому,
нынешнему князю великому, был другом. А Переяславль получил! И теперь вот
Юрию приходит отказаться. Хоть и стоят наши там. С Можайском тож
подготовил Данил, батюшка, нипочем бы таково-то легко Юрию самому-то не
совладать! Народ любил его, прямо-таки сказать, обожали князя свово! Вот
кому служили мы! - задохнувшись, Федор примолк, ожидая, что сын хоть
перемолчит, но Алферий - будто только и ждал перерыва речи отцовой - с
тихим упорством возразил:
голос.
коему и приказать умолкнуть мочно. - Твой крестный не уехал! Юрий тоже не
вечен, придет и пройдет! Дня и часа не вем... Вечен только Бог, только
духовное! (Этого, поди, и не следовало баять, подумал он, но уже вырвалось
- не воротишь.)
- спросил Алферий, просительно глядя на отца. - А коли так-то... За что
тогда держатися нам?
церковные...
токмо... токмо ею судят князей! Яко же патриарх во граде Константиновой,
тако у нас митрополит...
эта невольная подсказка сына, пробормотал, утупив очи долу:
споре, Федору больше не хотелось лукавить, - помолчав, осторожно прибавил:
- Правда, не всякий и митрополит возможет воспретить князю... В жизни,
сынок, и от добра может проистечь зло... Коломна ить вот всем нужна...
так! - отмолвил Бяконт с усталой неуверенностью в голосе. Скажи сейчас
сын, что Федор лукавит перед ним, и не знай, что и ответить тогда...
Перемолчали.
заглядывая в очи отца.
мгновений, - я ведь понимаю... А только... Где же правда тогда?
Господа! В человецех нету ее, сынок.
изложницу, княжич Иван увидел детскую фигурку, отлепившуюся от тесовой
стены гульбища.
на него из темноты. - Я спросить хочу... Крестный, ты почему не уехал?
испарине от волнения, лицо отрока. Почему-то вспомнил затравленный взгляд
старшего брата и его давешнее вопрошание. Почему он не уехал, Иван и сам
не знал. И что делать теперь, тоже не знал. Как свести братьев в любовь,
как поладить с Рязанью и с Михайлой Тверским? Знал только, что надо бы и
братьев помирить, и утишить Михайлу, и Коломну сохранить за собою... Как
это все получалось у покойного батюшки! А ведь получалось! И не лукавил
отец, был добрый ко всем, а Юрко - злой... И вот-вот сорвется. И не
поможешь уже тогда ничем ему! Как наказывал, как заклинал их батюшка!
Помните про веник! И вот ныне распалось их семейное гнездо, и что ся
створит впредь? Не вем!
Вот и этот не может решить, пото и мучается, и не спит, когда уже все
отрочата давно в постелях!
отстранив, сказал:
смотрел вслед Алферию, пока не затих топот детских шагов в переходах.
постели и прокрался в иконный покой. В лампадном полумраке опустился
коленями на холодный пол. Осенив себя крестным знамением, начал молиться.
Молился он необычно, мешая священные слова с теми, что рвались из сердца,
умолкая и вновь начиная горячо и сбивчиво шептать, повторяя: <Господи!> -
и вперяя отревоженные родниковые глаза в колеблющуюся темноту с едва
проглядывающими очесами иконных ликов. И, молясь, как-то отходил,
отстранялся сердцем от всего мирского, что привычно окружало его доднесь:
и от того, паркого, животно-теплого, чем был материн круглый живот и эти
ее отуманенные глаза, без мысли, с одним только нерассудным жалением, и от
игр сверстников, порою злых и жестоких, - и тут же судил себя за резвость,
за отлучки во время занятий с дьяконом и лень в постижении трудной
греческой грамоты, и давал высокие обеты Богу в тихом восторге
молитвенного умиления... пока проснувшийся дядька чуть не силою увел
полуодетого, застывшего на холоде боярчонка назад, в постель.
порывом, без дальнейших дел и свершений, сколько растаяло, не оставив даже
следа! И кто бы мог сказать тогда, что этой молитве и молитвеннику этому
суждена иная судьба, что не впусте давал он обеты Богу своему? Будет он
отныне сторониться игр сверстников. Будет задумчив и тих. Будет одолевать
себя и в ученьи и в жизни, даже некоторый страх внушая родителем. И
бесповоротно изберет он грядущую судьбу свою. Ибо он, среди прочих званых,
окажется избранным, немногим из многих, и даже мало сказать, немногим -
одним из тех, что рождаются порой раз в столетие и служат гордостью,
украсою и надеждой родимой земли.
трепещущем воздухе, на ярко-синем сияющем небе показались башни Цареграда.
Русичи столпились на холме, удерживая коней. Нет, то была не сказка, не
марево знойного дня - вечный град Константина, град патриархов и кесарей,
хранитель святынь, оплот и прибежище православия, в терновом венце своих
стен раскинулся впереди. И они молчали, потрясенные. И так же молча,
Андреев Николай
Сертаков Виталий
Адамов Григорий
Василенко Иван
Шилова Юлия
Афанасьев Роман