обидел, потеснил, лишил удела некогда Иван Калита, теперь дружно вопияли о
мести и попранных московитами правах.
не было уже многих эмиров, преданных Москве или же некогда купленных ею.
Растерянная Тайдула, ожидающая с часу на час своей гибели, также не могла
и даже не пыталась помочь москвичам.
владимирскому улусу человек. И когда ему привезли девятилетнего мальчика,
претендующего занять престол великокняжеский, даже рассмеялся, качая
головой:
подворье растерянной кучкой, порою взглядывая в угол, где спал, разметав
руки, маленький мальчик - их последняя надежда сохранить вышнюю власть за
Москвой. Но и эта надежда угасала уже, несмотря на богатые дары и
подношения. Василий Вельяминов тяжело опустил длань на столешню и помотал
головою, словно от зубной боли.
сотоварищей. - Перебили наших, и вся недолга!
свой страх и риск, не извещая друг друга.)
выговорил Вельяминов, сжимая кулак. Бояре замолчали. Чуялось, витало в
воздухе уже, что великокняжеского ярлыка им за Москвою нынче не сохранить.
И что тогда?
шубным овчинным одеялом, посапывая, девятилетний мальчик, племянник
Василия Вельяминова, будущий князь Дмитрий Донской. Только ни про Дон, ни
про Непрядву, ни даже про темника Мамая, который уже собирал силы на
западе великой степи, не ведали собравшиеся за столом великие бояре
московские, а ведали, что все рушит вокруг, потери идут за потерями, и
дело Москвы, дело Ивана Данилыча Калиты, грозит обратиться в ничто.
плохо заделанных оконниц. Мохнатые увеличенные тени шевелились по стенам.
На улице бушевала метель.
суздальскому князю Андрею, заповедав прочим князьям <знати комуждо свое
княжение и не преступати>. Андрей, вдосталь напуганный ордынским
нестроением, сметя к тому же силы Суздаля, Твери и Москвы, тотчас уступил
ярлык своему брату Дмитрию.
малолетнего Дмитрия, добился наконец того, за что воевал всю жизнь его
покойный отец, став великим князем владимирским.
Нижний Новгород станет теперь столицею новой Руси? А Дионисий - ее новым
митрополитом?
сидел в смрадной яме в Киеве и ждал смерти, ибо теперь, после того как
великое княжение ушло из московских рук, ничто уже не связывало Ольгерда,
жаждавшего расправы со своим упрямым противником. Одно лишь задерживало -
что совершить убийство должен был все-таки князь Федор, а не он, Ольгерд.
А Федор по-прежнему вертелся, подличал, льстил и лгал, но стать явным
убийцею митрополита русского все еще не решался. Меж тем близилось
Рождество.
улицам захваченного и вновь укрепленного города, невольно любуясь Андреем,
его посадкою, статью, княжескою повадкою старшего наследника своего. Князю
надобно много сыновей! Ибо только на сыновей можно положиться, захватывая
одно за другим чужие княжества. Так поступал Гедимин, так поступает и он,
Ольгерд. Пока у детей сохраняется память рода, княжества не распадутся
поврозь и Литва будет сильна. Помогают же они до сих пор с Любартом и
Кейстутом друг другу. Иной, более сильной и продолженной в века связи
Ольгерд не видел и потому поневоле строил здание государства своего на
песке. Он не понимал этого. Не чуяли и иные, полагающие и до сих пор, что
родственные или дружеские - любые личностные человеческие связи (неизбежно
кончающиеся со смертью носителей своих!) могут явиться достаточным
основанием прочности государств, нуждающейся в наследовании традиций и
власти.
в яме в Киеве и ждал смерти.
распространялся слух, что их выпустят, и только когда в конце ноября дошла
весть о смерти князя Ивана, за дело принялись всерьез. Никто из них не
ведал, что о подкопе дознались литовские дозорные и теперь ждут только
окончания работы, чтобы перехватать и казнить за побег всех русичей.
снега, и тут-то, на обрыве Днепра, их всех и поймали как куроптей.
Отощавшие, ослабелые люди не могли никуда уйти, и к утру все, кто полез из
затвора (некоторые, по слабости или осторожности оставшиеся в узилище,
уцелели), были переловлены и ежели не зарублены дорогою, то доставлены в
сторожевую избу, ту самую, в которой Никита прятал осенью свою саблю.
Ратников выводили по одному и за воротами лавры, в овраге, рубили головы.
балагурили, на дурном русском языке предлагая русичам на выбор виселицу
или плаху. Никита (злость придала ему силы) словно бы взаболь захотел
вешаться. Полез на стол, попросив старую веревку, и, сделав петлю, начал
пихать ее концом за балку. Вражеские ратники валялись от хохота, подавали
ему советы, как ловчее прикрепить веревку. Никита наконец нащупал свою
заначку. Сабля была цела. Примерил, как выхватить лезвие из ножен, и с
горем понял, что не успеет: его тут же подымут на копья. Прочие русичи,
испытавши и радость побега, и отчаяние плена, теперь тупо ждали конца,
стеснясь в углу хоромины, и крикни Никита им - вряд ли помогут ему,
накинувшись, безоружные, на литовских ратников.
оборотились лицами к двери, и тут Никита, накинув себе на шею вместо
веревки перевязь сабли и мысленно перекрестись, вырвал саблю из-за
потолочной балки и, обнажив лезвие, ринул прямо на спину ближайшего
литовского ратника, доставая другого концом оружия. У него самого на миг
замглилось в глазах, словно бы брызнула кровь. Он упал, вскочил и увидел
яростную возню. Двое русичей, опомнясь, кинулись к литовской стороже, и
сейчас свитый клубок тел бился перед ним на полу. Но сабля была в руках у
Никиты! Одного он рубанул сверху по шее, когда тот подмял под себя
ослабелого русича, другому погрузил лезвие сабли в бок, под кольчугу. Оба
московских кметя вскочили враз и, схватя копья литвинов, ринули вослед
Никите в отверстую дверь. Литовский старшой отлетел, пронзенный копьем в
глаз, еще кого-то сбили с ног, вырвались. За ними уже топотали прочие
опомнившиеся смертники, и все вместе, не разбирая дороги, они покатили под
угор, увертываясь от стрел и пущенных всугон метательных копий, сулиц.
один за другим, отбивались от наседающей литвы, выбил ее плечом и
вывалился кубарем в снег. Саблю он сжимал мертвою хваткой.
прочие погибли, отбиваясь, своею смертью открывая дорогу Никите с
напарником.
понизу мчались литовские всадники, и беглецы опять карабкались вверх.
Яснело, что днем, на свету, от погони им было не уйти. Ратник остановился,
выплюнул с хрипом кровь. <Не могу боле, ты беги!> - и пошел, качаясь,
слепо уставя копье, встречу литовских стрел.
глазами и уже дыхания не было в груди, когда он вдруг по шею провалился в
какую-то яму и, вымолвив: <Конец!>, приготовился уже встретить смерть. Но
ноги его не обрели твердоты, и он, вжавшись, унырнул в яму с головою, а
снежный пласт, рухнувший сверху, засыпал его совсем, так что Никита сперва
едва не задохся, набив снегу в нос и рот, но под ногами все было и
продолжалось пустое, и он пополз по-рачьи, задом вперед, и полз, обдирая
плечи, пока лаз не расширило настолько, что стало мочно перевернуться и
стать на четвереньки...
одно было: скорее, скорее, скорее туда, во тьму, внутрь, где его не
найдут, где могут его не найти безжалостные враги. Тем паче, убив двоих в
молодечной, он мог рассчитывать теперь только лишь на самую мучительную
смерть.
уходя от погони, еще два русских ратника. Взявши этих двух, позабыли
временем про третьего, а потом, и вспомня, напоминать боярину о своей
оплошке не стали, понадеявшись, что убеглого русского кметя поймают
другие.
стеною храма и уже суетился над ними кто-то из братии, дабы пристойно
отпеть мертвецов, Никита, заползая все далее и далее в темноту, оказался
наконец в проходе, в коем стало мочно подняться в рост. Он обшарил руками
покрытую изморозью стену пещеры и пошел во тьму, тыкая перед собою саблей
Контровский Владимир
Свержин Владимир
Русанов Владислав
Херберт Фрэнк
Эриксон Стивен
Шилова Юлия