- не свалиться бы ненароком в какую ямину. Он и теперь еще не понимал
толком, куда попал, и толкало его вперед одно лишь - уйти как можно далее
от возможной литовской погони.
сообразил уже много спустя, когда под рукою открылась пустота в стене и,
протянувши руку, он вдруг ощупал кость с приставшею к ней высохшею плотью;
и, ощупывая далее, вдруг понял, что это не что иное, как человеческая
нога, нога трупа, положенного здесь, по-видимому, много лет назад.
Холодные мурашки поползли у него по коже, и он бы закричал от ужаса, кабы
не стояла смерть за спиною, кабы не должно было молчать изо всех сил.
Откачнувши к стене, он долго унимал дрожь в членах, отгоняя нелепую мысль,
что он уже давно находится на том свете, среди мертвецов, лишь потом
наконец сообразив, что это как раз и есть пещеры с костями древлекиевских
иноков и ему теперь надобно обрести тут кого-нибудь из живых. Поэтому,
когда вдалеке впереди пробрезжил ему мерцающий огонек светильника, Никита
не закричал и не ринулся в бег. Застыв на месте, он ждал приближения огня
и все еще не знал, что ему содеять, когда впереди показался древний монах,
идущий с глиняным светильником в руке прямо к Никите.
не мог представить себе, что тут есть кто-то еще из живых. Когда он
наконец узрел незнакомого кметя подойдя к нему почти вплоть, то едва не
уронил светильник и долго смотрел молча, вопросив погодя глухим
настороженным голосом:
трепетал ужас.
упал, заполз...
светильником. Приметил кровавую саблю в руках Никиты, истерзанный вид,
исхудалость щек.
туда, откуда явился, а Никита двигался следом, теперь в колеблемом свете
глиняного светильника видя ряды ниш в стенах с мощами угодников и черные
отверстия ответвлений пещеры, там и сям попадавшие им по пути. Теперь уже
он и сам, захоти того, не сумел бы выйти назад, к той кротовой норе, по
которой заполз сюда с воли, и вырытой, верно, прежними иноками попросту
для притока свежего воздуха в пещеры.
остался опять в полной кромешной темноте, гадая, выдаст ли его монах
литвинам или спасет.
почуяв дрожь в ногах, уселся на холодный песок. К тому времени, когда
вдали вновь замигал огонек и вернулся прежний инок, Никиту всего уже била
мелкая дрожь и он с трудом поднялся с земли. Сейчас, исчерпав весь запас
сил, он не мог бы уже ни бежать, ни драться.
вкуса пищи, одну только смертельную усталь в теле, но все-таки доел,
заставил себя доесть хлеб и выпил всю воду. Старец видел, что Никиту
колотит дрожь.
переминаясь, и дотерпел-таки до появления старца. Тот, глянув на Никиту и
угадав его трудноту, бросил ему в руки монашескую зимнюю суконную манатью
и повелел идти за собою. Пришли наконец в какой-то закут, и скорчившийся
Никита, подняв деревянную крышку над яминою, сумел облегчить желудок,
после чего старец опять оставил его в одиночестве и темноте, теперь уже
очень надолго.
согревшись, поджав под себя ноги, задремал и даже заснул, постанывая и
всхрапывая и поминутно просыпаясь от очередного привидевшегося кошмара. То
он бежал по круглому огромному шару, а его догоняли со всех сторон, то
попадал в паутину гигантского задумчивого паука, который медленно
притягивал его к своим огромным голубым глазам и шевелящимся зубчатым
усикам, то его вели отрубать голову... Наверное, минула ночь. Старец все
не приходил, и Никита, не в силах более ждать, двинулся, ощупывая стену,
вдоль по проходу, не ведая сам, куда идет, пока не услышал вдали
заунывного пения.
жестокая догадка: а ну как он уже давно умер, убит на склоне Днепра, и все
это, и давешний старец тоже, ему просто снится после смерти? <Чур меня,
чур!> - прошептал он и, вспомнив, что языческий оберег непристоен тут, в
святых пещерах, торопливо перекрестился.
вдалеке, и наконец перед ним открылась пещера, чуть больше прохода, по
которому он шел, но приготовленная для богослужения, видимо, подземная
церковь. Два невеликих столба из пятнистого камня подпирали свод, открывая
каменный алтарь, а перед алтарем стояли в молитвенном наклоне пять, не то
шесть монахов и пели молебный канон. Один из них оборотил лицо в сторону
Никиты, и он узнал давешнего знакомого инока. Тот, похоже, погрозил ему
пальцем. Никита поскорее отступил в тень, но далеко уходить не стал, так и
стоял, повторяя про себя слова молитв и сожидая конца службы.
его за собою к прежнему месту, строго повелев более не отлучаться никуда
без повеления и не показываться никому из братии.
сообщил старец. Пожевал губами, подумал. - А там пойдешь на Подол. Я тебе
укажу куда. Вот тебе хлеб. Вода тута, в кувшине. Прощай!
Палец ощутил глубокий подземный холод. Несколько песчинок просыпались ему
на лицо. Он поплотнее закутался и сел, прислонившись к песку.
мир. То вновь сужалась, сдвигая громады пространств, свертывая их до
тесного предела могилы.
полной, совершенной тьмы. Чуть светит небо, даже и заволоченное громадами
туч, смутно мерцает земля, отдавая полученный ею дневной свет, что-то
ползет и движется. А в зимнем, скованном морозом сумраке все равно смутно
светится снег, все равно свет живет, присутствует в мире. Лишь подземный
мрак есть мрак полный, где ни шевеления жизни, ни признака света нету
совсем. И человек во мраке подземном начинает терять себя, от него уходит
ощущение времени, даже себя самого он уже перестает ощущать!
видя света, даже того, мерцающего, скудного света светильника, жить ли
здесь или подняться к свету и там принять смерть, он бы, возможно, выбрал
смерть заместо жизни, подобной смерти. Как выдерживали тут затворники,
сами замуровывавшиеся в затворах, обрекая себя к тому же на вечное
молчание?! Воистину святые отцы токмо и могут вынести такое!
Вечная тьма, верно, страшнее всего! Страшнее мучений и боли! Вечная!
Навсегда! А может быть, вот, как говорят мнихи, так и есть? Дьявол - это
мрак, пустота, а Бог - это свет, прежде всего свет! И праведники там, за
гробом, уходят к свету... Возможно, и сами превращаются в свет, сбрасывая
земную оболочину свою. И Алексий... Что с Алексием? Жив ли он еще? Верно,
жив, монах бы сказал о том, верно. И Алексий по успении станет светом. А
я? Неужели мне за грехи вот эта тьма? И, быть может, сам Господь привел
меня сюда, указуя грядущее? Почто батька в старости ушел во мнихи? И
дедушков брат тоже... Бают, в затворе был. Как и я нынче! Он усмехнул
невесело. Сам понял, какой из него затворник - вопить готов, все позабыть,
отчаяться за три-то неполных дня!
заставив попросту не думать ни о чем... И вновь поплыли перед его
мысленными очами немые огромные миры, беззвучные в темноте безмерных
просторов, безвидные и слепые, наползая, задавливая собою его маленькое
мятущееся <я>, растирая в порошок, во прах, в звездную пыль, исчезающую в
бездонной темноте ночи. И все то был дьявол, дразнящий тленными утехами
бытия, которые все - словно болотные огни, словно обманный свет гнилушек,
происходящий от тления. И соблазненный кидается к ним и незримо рушит себя
в бездну, уходит в вечную тьму, в царство проклятия и пустоты... А где-то
есть свет, Фаворский свет, немеркнущий, и к нему идут, и его взыскуют
великие старцы. С того, наверно, и зарывающие себя под землей, чтобы при
жизни испытать этот ад, это царство сатаны, испытать, и пройти, и выйти
потом к вечному, немеркнущему свету!
Старец являлся к нему единожды в день, принося хлеб и воду, а во все
остальное время Никита или дремал, скорчившись под суконною оболочиною,
или ходил взад-вперед по короткому отрезку пещеры, изученному им, подобно
слепцам, касаньями рук.
монашескую сряду, Никите не надо было даже прикидываться старцем.
Трясущиеся ноги едва держали его, и он немо брел, опираясь на посох,
щурясь - отвычный свет и белый снег до боли резал глаза, - и только одно
вопросил дорогою: указать ему, где держат владыку Алексия. Поглядел
издали, моргая и щурясь, на притиснутую к стенам лавры приземистую избу
под четырехскатною кровлей, крытою дранью, и побрел далее, почти ощущая
себя иноком, таким же старым, как и его провожатый.
запрятанных в глубине домиков и, соступивши по земляным ступеням,
спустились в чисто убранную, с белеными стенами землянку, в середине
Орлов Алекс
Прозоров Александр
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Мурич Виктор
Круз Андрей