Литвой, многажды уходившие от смерти трое кметей Никиты стоили дороже всей
толпы наспех собранных заболотских смердов. Две стрелы пронзили двух псов,
третья пришила боярина к двери его собственных хором. Вырвав клок рубахи и
мяса, пятная кровью крыльцо, наглый холоп окорачью полез в хоромы, а
собранный им сброд, расшвыриваемый копытами коней, ринул в бега, теряя
дубье и рогатины. Иные валились на землю, молили пощады. Соскочивший с
седла Никита молча яро полосовал по рожам и головам татарской нагайкою.
Отшвыривая двери, полез в нутро хором. Кого-то уколол саблей, кого-то
опрокинул, заехав сапогом в лицо.
посуду и утварь. - Как в Орде повернет? Запалю! - вопил он, вываливая из
топящейся печи дрова на тесовый пол. Боярыня кинулась ему в ноги. Какие-то
девки чуть не руками огребали рассыпанный жар.
ратных с саблями наголо, промаячили, словно в тумане.
лавку.
испуганно взирали на расправу, падали на колени. Избиваемый уже не орал,
хрипел. Тоненько выла за спиною боярыня.
измочаленный дрын. Избитого, связав, бросили в боковушу, заперли на замок.
Все еще плыло в глазах у Никиты. (Знал бы он, что когда-то его дед так же
вот собирал князев корм под Владимиром!) Жрал сытное варево, отходя.
Обтерев рот, отваливаясь от стола, светло, разбойно глянул на трясущуюся
бабу, вымолвил:
швырнул пустым горшком о печь.
пообещал хозяйке, утвердясь на ногах, стягивая распущенный к выти пояс.
(а с нею набежала целая толпа орущих мужиков и плачущих женок), но Никита
не дался на обман. Бабам велел вести скотину назад, а мужикам -
раскатывать на бревна боярский терем. Те обалдели было, но наезжие кмети
глядели грозно, и мужики, хмыкнув в бороды, дружно взялись за ваги и
топоры. Когда полетела с кровли первая дрань, обнажились стропила и
накренилось, затрещав, рубленое чело дома, боярыня и сама не выдержала.
Уже по ее приказу поволокли сундуки, укладки с добром. Никита не стал
брать ни хлеба, ни скотины, ни портов. За все велел выдать серебром.
Кончался уже второй день, и хозяин в затворе тихо умолк - умер ли, потерял
сознание только? Но боярыня, послушав в очередную у замка, всплеснула
руками и велела отрывать береженое, что доселе упорно прятала от
московских данщиков.
тихий. Придя в себя и узнав про взятое серебро, только покивал головою. Об
Орде речи уже не заводил и глядел опасливо и жалко. А когда Никита,
сощурясь, спросил, не сказать ли владыке, чтобы прислали другого волостеля
в Заболотье, - молча свалился с лавки и пал в ноги. <Понял наконец, чья
власть!> - перевел про себя Никита, сплевывая и дивясь тому, как это мочно
с такой спеси и так теперь унижать себя, валяясь в ногах! А, впрочем, со
спесью всегда так происходит! Или князь, или грязь, а уж человеком быть -
не в подъем... В Киеве бы такой в ногах у литвина елозил, на своих
доносил... Едва не пнул холопа Никита вдругорядь в сердцах, да сдержал
себя. Серебро получено, чего ж больше!
уехать от них в самую половодь.
старше Никиты возрастом.
прибавил, уже с коня оглядывая сверху вниз замотанного тряпицами, еле
живого хозяина: - И впредь - не балуй больше! Внял? - И, уже не
оборачиваясь, тронул коня.
двухлетняя дань ордынская, владычная, княжая и плата за корм. Ехали молча.
Уже когда перебрались бродом и отпустили назад заболотских провожатых,
Никита, поглядев им вслед, изронил:
сиди, сполняй! От твою! А он - князя корчит! Ему-де и Москва не указ!
Какой же ты князь, коли не вольный человек?! - И еще раз сплюнул, зло,
отчаянно. Сам был не волен теперь. Хошь и у Алексия самого... А иначе? -
подумал. Иначе была бы плаха! И ни тебе жены, ни сына, ни Киева! А еще
иначе: не тронь он Хвоста? Не полюби Наталью Никитишну? Не захоти стать
вровень с дедом своим? Тогда и не родись, и не живи на свете! Эх, воля
вольная! А тут - и я холоп, и он холоп тоже, оба единаки с им!
поля, уже освобожденные от снегов, с первою зеленою щеткой озимых...
Вот-вот по просохшей зяби ляжет первая борозда и пахарь босыми ногами,
вздев пестерь на шею, пойдет по пашне, разбрасывая твердой рукою золотое
зерно. И будут волочить следом борону-суковатку, будут гонять овец по
полю, будут потом ждать дождя и молить Господа об урожае - все будет как
каждый год, каждый век, с того еще дальнего времени, как начал сеять зерно
древний изначальный человек, в поте лица своего добывая хлеб свой... И как
нынче, теперь - со стороннего погляду ежели, - становят свято-торжественны
и удалены от дел суетных лица пахарей! И как все мелкое, злобное, суетное
- дани, кормы, бои вотчинников и князей друг с другом - отступает
посторонь перед древним делом земли, перед творением хлеба, основы всего
сущего!
сохи и пойдет пашнею наравне со своим холопом, ибо нет лишних рук на
весенней страде и работают все, и маститый боярин, ежели и не шевельнет
сам рукоятью сохи, все одно с утра - на коне, на пашне, проверяет и
строжит, а боярыня сама меряет и отпускает зерно сеятелям, и потому каждый
помнит, знает, ведает, что значит хлеб и коим трудом созидается основа
земной жизни!
наполняет мир. Далекие леса стояли, легчая в аэре. По луговине разливалась
вода, подтопив кусты, толкалась льдинами в высокий берег.
маленький, суетился боярин, задирал руки, кричал. Сергий, воткнув секиру,
начал спускаться по подмостьям. Весело, сноровисто стучали топоры.
отдал брату эконому. Прищурясь, оглядел боярина.
благословение старца и с удовольствием оглядывая размах строительства.
А как только дошла весть о возвращении Алексия, почуял и к себе разом
прихлынувшее внимание. Не обманывая себя, понимал: ради владыки! Но от
доброхотных даров не отказывал. То, что у Троицы сотворялось годами, тут
возникало в месяцы. И твердо, жестко даже принимал Сергий новожилов сразу
на общее житие. И было легче так. Кто шел к нему, знал, на что идет.
пошли в разные стороны. Один из чернецов забрел на Махрище. Иноки ему в
простоте повестили: <У нас!>
братом (да и было ли? Стефан не ведал, разве понял потом, почто он ушел
тогда), Сергий не сказывал никому. И молчал в ответ на вопрошания и
призывы.
Приходили, падали в ноги. Виноватыми чли себя все приходящие. Сергий
ничего не объяснял и не поминал ни о чем. Так перебежали Михей, Роман,
Исаакий, Якута. Весною явился Ванята. Пришел бледный, решительный, в
березовых лаптишках, с посохом. Поглядев в глаза Стефанову сыну, Сергий,
ни о чем более не спросив, принял отрока.
притом далеко не всех. Зато от доброхотных дарителей на новом месте не
было отбою. Приезжал Тимофей Вельяминов, Андрей Иваныч Акинфов приехал
перед самой весной, дал серебро на храм, доставил целый обоз снеди, долго
ходил, глядел, кивал, одобряя, обещал выслать иконы суздальских писем и
напрестольное Евангелие московских, Даниловых, мастеров, когда будет
сведена кровля.
вагами мерзлые глыбы песка, закладывали камни под углы будущей хоромины. И
уже первые ряды сосновых, из осмола, венцов означили начало сооружения.
наездов ради, Сергий с неохотою оставлял секиру. Боярин высказал наконец
свою просьбу. У него народился сын, и боярину жалость пала - окрестить
дитятю непременно у Сергия.
отметая дальнейшие уговоры. - Да не простуди младеня дорогой! Крестить
должен по правилу отец духовный. Советую ти, чадо, гордыню отложи и крести
сына своим попом. А как отеплеет, благословить ко мне привози!
неволею постигнув правоту Сергия, не мог, однако, так вдруг изменить
замысел свой.
Флинт Эрик
Лондон Джек
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Посняков Андрей
Самойлова Елена