поднявшись невестимо по Каме, взяли приступом ордынский город Жукотин и
дочиста разграбили его. Оно бы в замятне ордынской и прошло и минуло, да
на беду Хидырь сел на царство прочно и теперь требовал возмещения убытков
и наказания виновных. Вместе с недоданною данью выходила совершенная
неподобь...
Костроме о жукотинском разбое. Явился Андрей Константинович из Нижнего. Не
сетовал, не корил, но, поглядев в глаза брату, Дмитрий Константиныч скорей
отворотил лицо. Явился Костянтин Ростовский, несчастный, изобиженный,
злой, требующий от братьев Константиновичей непременного замирения с
ханом. Явились мелкие князья-подручники.
победителей хватали великокняжеские приставы, ковали в железа. С великою
неохотою выдавал Великий Новгород своих <молодчих>, которые хоть и без
новгородского слова ходили в этот поход, но и у каждого из бояр было на
уме и в душе: <Как, в сам дели, не пограбить Орду? Довольно они нас
грабили!> Шло к тому. К Куликову полю шло.
суздальскому великому князю после выдачи разбойников не прибавилось ни у
кого.
плен Израиля от Навуходоносора-царя, после чего закованных нижегородских
грабителей Жукотина провожал в Орду, на смерть, с плачем и слезами весь
город, яко новых мучеников веры Христовой.
смирять низовую прыть той же новгородской вольницы, которой и костромской
суд не воспретил выбрасывать на Волгу все новые и новые дружины охочих
молодцов... Только теперь и против суздальского князя, вчерашнего друга
своего, поимели зуб, и немалый, лихие ушкуйники!
себе, исполнить ханский приказ. Знал бы он, сколь недолго просидит Хидырь
на столе!
служебный чин, устанавливая литургию по правилам Иоанна Златоуста и
Василия Великого, испытывал грамотность священников, рассылал книги по
церквам. Увеличенная втрое дружина писцов работала денно и нощно, сводчики
переводили с греческого привезенные Алексием труды византийских мыслителей
и богословов. Все новые и новые служебники, жития, октоихи, тропари,
канонники расходились по монастырям и храмам.
громозвучными деяниями воевод, движением ратей, ухищрениями послов
творился, едва видимый, ручеек книжного знания.
подглазья покрасневших, утомленных очей, взглядывал в затянутое пузырем
окошко (за коим слышалось, с отстоянием, звонкое птичье: <Чивк! Чивк!
Чивк!> - и теплый ветер шевелил ветви), на миг проникаясь тоскою по этой
сияющей земле, по лету, по медовому запаху полей, и, встряхивая головой,
шепча молитву, поправлял кожаный гойтан, стягивающий волосы - не падали б
на глаза! И, выведя киноварную, украшенную заглавную букву, вновь начинал
споро и стройно выставлять буковки полуустава, гласящие о горнем, о
высоком, или о делах далеких веков, или воспевающие хвалу Господу, и вновь
и опять уносился духом и мечтою в то далекое и вечное, ради чего единожды
и навек пренебрег скоропреходящею красою обычной земной жизни...
мастера пилили, чеканили и узорили из меди и серебра накладки на углы
книг, приделывали узорные застежки к <доскам>, и темные эти, схожие с
кирпичами, четвероугольные, тяжелые великие и малые, крохотные <книгы>
начинали свой путь по Руси, подобный просачиванию воды сквозь почву. Ибо
не бурные струи речных потоков питают корни дерев, но лишь та влага, что
неслышно и невидно для взора пропитывает землю. А стремнины рек - лишь
следствие, лишь исход, лишь выброс той главной потаенной влаги, напояющей
мир. И - загороди реку, наставь плотин, сооруди рукотворные моря или
пророй новые русла для влаги (завоюй землю, измени власть, законы,
навычаи, веру, поставь плотины духовной жизни народа, что то же самое, что
и запруда на реке), что произойдет? Нарушатся невидные, малые стоки вод,
пронизывающих почву. Подымет их напором влаги и вместе с солью вытолкнет
наружу, содеяв неродимой пашню; опустит ли в глубины, иссушив окрестные
леса и поля; насытит ли излишнею влагой жирный чернозем, и тот закиснет,
загниет от изобилия, как погибает от ожирения живое существо.
незримая, неслышимая влага темных кожаных книг, зовущих к труду, вере и
подвигу, осмысляющих само понятие, само бытие родины как той, своей, и
только своей, единственной и незаменимой ничем иным земли, за которую
мочно и должно, ежели ей угрожает беда, отдать жизнь.
чистоту потоков речных, не позволяя заграждать их плотинами, менять русла
рек, по которым течет историческая судьба народа. Но не забудем и того
неслышного, незримого просачивания влаги сквозь почву, не забудем <книг,
напояющих вселенную>, без коих и потоки иссякнут, и камнем, сухою перстью
станет земля, и исчезнет жизнь, лишенная живительного источника.
земле бесписьменной, древней и дикой, ибо и там было слово, и текло оно от
уст к устам и точно так же пронизывало <почву> племени живительною влагой
памяти и навычаев, завещанных предками потомкам.
бурым железным чернилом. Ровные ряды букв ложатся на толстые листы дорогой
александрийской бумаги или на еще более дорогой пергамен. Владыка Алексий
сам заходит в книжарню, где работают мастера-переписчики. Молча глядит на
работу. Одобряет наклонением головы. Тихо. Только скрипят гусиные перья.
То, о чем здесь напишут в книгах, с миновением лет и веков изгладится из
памяти поколений. Воин, совершивший подвиг! Помни о летописце,
запечатлевшем для внуков деяние твое!
молчаливое одобрение духовного главы, что среди многотрудных дел находит
часы, дабы перебыть тут, у истока живительного, хоть и почти незримого
движения, питающего духовную силу языка русского силою слова,
запечатленного и переданного грядущим векам.
унося с собою селения и города... Но из пламени, из-под рушащихся стен
выносят лишаемые всего добра, всего зажитка своего люди прежде всего -
иконы и книги. Ибо дух - вечен и, сохраненный, сотворит все иное, зримое и
тварное, что можно потерять и нажить вновь, ежели только не потеряна, не
изгибла духовная основа жизни.
темно-багровое, словно кровавое, облако двигалось над страною от востока к
западу. Знамения повторялись вновь и вновь через всю зиму.
Кроваво-огненные столпы стояли над темной землей, угрожая новой неведомою
бедою языкам и странам.
работал со сводчиками и только кивнул рассеянно своему верному спутнику.
Понимая по-гречески, Станята невольно заслушался, едва не забывши, зачем
вошел. Но вот наконец Алексий отложил в сторону Дионисия Ареопагита и
кивнул сводчикам, разрешая удалиться.
Неизменный писец, секретарь и спутник Алексия начинал внушать невольное
уважение и даже зависть многим клирошанам митрополичьего двора.
пергамента, исписанные греческим минускулом.
слезно умоляя владыку помочь им вернуть к себе Сергия. О том просили и
бояре, связанные так или иначе с Троицей. Алексий не отвечал ни да, ни
нет, думал.
строго. Получалась какая-то безлепица. Сергия хотели и на него же
жаловались, ссылаясь на то, что введенные им правила противоречат
заповедям святых отец и древних пустынножителей, возбранявших пременять
устав иноческой жизни.
Отпуская старцев, удержал одного Стефана.
глянул сумрачно и только склонил голову. Алексий и сам знал, что
обязанности игумена исполняет Стефан, но лишь как заместитель
отсутствующего брата.
и сейчас несколько вознегодовал за то на самого себя. Доверительной беседы
никак не получалось. На прямой нетерпеливый вопрос, что же произошло в
обители, почто Сергий покинул монастырь и игуменство свое, Стефан, заметно
побледнев, ответил:
Стефан. - Книги разнесены по кельям, опричь общего служебника и
напрестольных Евангелий, а такоже октоиха и ирмолая... - Начавши
перечислять, он вдруг сумрачно глянул в очи Алексию прежним своим горячим,
пронзающим взором, помолчал, добавил: - Невестимо ни для кого и чудесно
Семенова Мария
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Афанасьев Роман