ныне узрел лик смерти, стоящей за плечами этого второго Иванова малыша, но
ему до боли становится жаль мальчика. Только на миг, на мгновение. Не
должен смертный судить о Господнем промысле, ибо нам не понять и не
надобно понимать того, что не может зависеть от нас, смертных, что древние
называли судьбою, мойрой, и что лежит по ту сторону границы, очерченной
Господом для проявления нашей людской свободной воли.
передавая матери, говорит:
здоров, и крупен - в отца. Но старцу Сергию ведомо неведомое прочим, и
счастливая мать благодарно принимает в руки малыша, будущее которого днесь
означил единым словом легендарный троицкий игумен.
поставцов, крестит толпу слуг и челяди, благодарно, на коленях принимающей
его благословение.
по его повелению. Говорит, отвечая на невысказанное Сергием, что в
обиходном житии отрок обычно бывает в доме у тысяцкого Вельяминова и у
Тимофея, где ездит верхом, учится владеть оружием, играет с отрочатами в
лапту, рюхи и свайку. Сергий не спрашивает, понятно и так, что юный
Дмитрий неукоснительно посещает все службы и уже сейчас добре знает обряд
церковный и, не сбиваясь, поет псалмы и стихиры.
обители Троицкой! - говорит Сергий уже на дворе, и это единственный упрек
Алексию. Единственный и справедливый, ибо тогда, возможно, не было бы
безлепой при и ухода Сергия из обители... Или же и она была нужна для
чего-то? Хотя бы затем, чтобы восчувствовала вся братия, старцы и
послушники, что без Сергия, без его твердой и непрестанной воли, им
неможно, нельзя ни жить, ни быть. И когда поймут, восчувствуют, то уже не
позабудут о том впредь.
Москве, но видит, знает: неможно. И только с дрогнувшим сердцем целует
трижды радонежского игумена. Даже тому, кто стоит на вершине власти,
надобен некто, пред кем он может почуять себя меньшим, слабейшим и
молодшим по духу своему. Почуять и приникнуть на миг, как путник в
пустыне, в тяжком пути, приникает к источнику, дабы с новыми силами
продолжить свой путь.
Алексий ответил, подумав:
уставом во имя Бориса и Глеба! Чаю, ему по плечу задача сия. А с троицкими
старцами... Он прав! Пусть еще и вновь помыслят сами о себе. Быть может,
Сергия со Стефаном и надобно развести розно!
сильно билось сердце и пересыхало во рту. Он остановился и долго стоял,
собираясь с духом. Его все же заметили - или знали, разочли его прибытие?
ничью.
предыдущей ночью, сами, со стыда, покинули обитель, прознав о возвращении
игумена, так что и выгонять никого не пришлось.
склонил чело и глухо повестил, что понял все и теперь уходит из монастыря,
ежели Сергий того восхощет. Сергий молча поднял его с колен и троекратно
облобызал. Затем они оба долго молились в келье, стоя на коленях перед
аналоем, меж тем как Михей за стеною в хижине готовил покой к праздничному
сретению любимого учителя, а учиненный брат уже созывал братию к
молебствию и торжественной трапезе.
всех московских бояр, никого не минуя, надобилось ему для поездки в Орду.
Весною, когда сошел лед, караван московских судов с товаром, казною,
боярами и свитой, с самим Алексием, который ехал, по сказанному, лишь за
церковными ярлыками к новому хану, и с княжичем Дмитрием во главе тронулся
в путь.
набралось спорных дел о Переяславле, Юрьеве-Польском, селах под Костромой
и Владимиром, принадлежавших московским боярам, на которые теперь зарился
суздальский князь, о чем предстояла обычная пря перед ханом. В Орду ехали
и суздальские князья Дмитрий Константинович с Андреем, и Константин
Ростовский - со слезною просьбою сбавить ордынский выход и, опять же, с
жалобами на москвичей.
Ордой. В Сарае жила масса христиан, русичей и обращенных татар, помнился
многими триумф Алексия с излечением Тайдулы, а потому сведения, которые
приносили в Москву и Переяславль к митрополиту русскому невидные, в
дорожной сряде странствующие монахи, были таковы, коих не имел суздальский
великий князь Дмитрий и никто другой.
полуобещаний, многих противоборствующих воль должен был вступить сам
Алексий, и он ехал, твердо отдавая себе отчет в том, что собирается
воскресить ордынскую политику крестного своего, покойного князя Ивана
Данилыча Калиты, в которой зачастую достодолжное трудно было отличить от
преступления. Только Калита, к счастью своему, имел дело всегда с одним и
тем же ханом Узбеком, характер и капризы коего изучил в тонкости. Но с кем
будет нынче хитрить и торговаться он, митрополит всея Руси и наместник
князя московского?
вода несет учаны и паузки московского каравана. Зеленые проходят по
сторонам берега, текут облака над головою, как прежде, как всегда, отдавая
земле недостающий ей высокий покой. И перед мирным величием природы жесток
и жалок кажет человек, чающий одолеть подобного себе, в вечном кипении
страстей, в вечном борении плоти не ведающий меж тем ни конца своего
земного, ни исхода судьбы, ни итога дел своих, их же ты, Господи, веси на
том, на последнем суде!
клирошанами страшат подойти к нему в этот час, лишь издали наблюдая тяжкое
безмолвие своего главы, устремившего взоры туда, вдаль, в грядущее,
зависящее вновь и опять от его усилий.
передали несколько запечатанных грамот.
середину воды. Гонца, накрывшего голову монашеским капюшоном, втянули на
корабль и тут же увели к Алексию. Позднею ночью к корме учана опять
подтянули челнок. Гость, провожаемый самим Алексием, так и не открывая
лица, спустился по веревке в челн и, отвязав канат, взялся за весла.
Отбойная волна едва не перекинула утлую посудину, но, покачавшись на
темной, тускло посвечивающей воде, гость справился с веслами и начал
грести к берегу, скоро слившись с тенью прибрежных кустов...
судах, вздев праздничные одежды свои. По сходням выводили коней. Подали
княжеский возок. Алексий в будничном дорожном облачении едва был заметен в
сверкающей многоцветьем толпе, хотя он и уселся в возок вместе с
десятилетним княжичем.
взглядами просили подарков. Уже тут, на встрече, почуялось днешнее
обнищание Орды.
новостях, те, кто прибыл наперед, сказывали о морозной зиме, о джуте, что
посетил степь, о ропоте простых татарских ратников, о новых несогласиях
ордынских эмиров... Феофан Бяконтов внушал что-то Андрею Иванычу Акинфову,
Кобылины спорили с Зерновым, Тимофей Вельяминов внимательно выслушивал
Афинеева. Семен Михалыч, переживший с владыкою Царьград и потому лучше
других понимавший Алексия, с беспокойством взглядывал в закаменевший лик
московского главы, то на юного княжича, разгоревшегося, румяного,
восхищенного тем, что по пути к подворью видал верблюда и уже разглядел
голубые изразчатые башни минаретов бесерменских церквей и теперь жаждет
увидеть ханский двор, изукрашенные юрты, базар восточный... Он тянет рукою
к сплетенной в толстый жгут, наподобие косы, вяленой дыне, косит глазом на
сладкие финики, ему еще все интересно и все ново на земле. И Алексий на
мгновение смягчает взор, оглядывая восторженного мальчика-князя, коему
готовит он днесь грядущую великую судьбу.
золотой трон исчез. Хидыр-бек, новый хан, сидел на парчовых подушках на
возвышении и узкими глазами, чуть жмурясь, разглядывал русичей. Все было
много проще, чем при Узбеке, и во всем этом уже было начало конца. Но
только начало! И некого было подымать на Орду в нынешней Руси
Владимирской, и некому подымать. Невольно подумалось Алексию, что при ином
повороте судьбы не он, а Дионисий Нижегородский готовил бы страну к
одолению на враги, и не московские, а суздальские князья повели рати
противу Сарая... Мелькнуло и прошло.
видимо, как угадал Алексий, желая и не смея спросить про золотой трон.
Московские бояре стояли чинно, только Федор Кошка сделал за спиною козу и
показал княжичу.
Белов Вольф
Шидловский Дмитрий
Посняков Андрей
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Белоусов Валерий