единою мыслью: ежели так повезет, переговорить с нею. Но люди были все
время вокруг, по всяк день <она> была в толпе, и уж какие там разговоры!
Едва добился, когда поехали кататься на Воробьевы горы, попасть на те
сани, где сидела она с другими женками. И скорее со злого отчаянья, чем с
озорства, вздумал обогнать всех, чуть-чуть не погубив и себя, и ее, и
прочих женок, ибо решился на то, на что но решался никто, ниже и сам
Василь Василич, тоже лихо правивший разукрашенною, в лентах и бубенцах,
ковровою, в росписи и серебре, тройкою. На самой круче, на самом страшном
спуске, гикнув, вырвался вперед Никита, и с раската, когда другие начали
придерживать лошадей, он поднял плеть и с присвистом огрел - жеребец,
всхрапнув, пошел наметом. Сзади ойкнули - и кончился, как оборвало,
девичий смех. Конь шел бешеной скачью, почти смыкая передние и задние
копыта, так что Никита подумал, что жеребец вот-вот сделает засечку, а
тогда... о <тогда> и думать не захотелось! Крупные комья вывернутого
подковами плотного снега били в сани, летели в лицо. Он на миг глянул
назад, где, сбившись в кучу, вцепившись в разводья узорных саней, с
расширенными от ужаса глазами мотались-летели за конем испуганные
боярышни, и - наддал! И уже чуял, что худо: сани с раската, почитай,
летели по воздуху, и хомут начинал налезать на уши коню. Теперь стоило
жеребцу допустить один (махонький!) сбой, и - край, и - конец: через
голову, вдрызг, в звень, в мельканье задранных кованых копыт, с
предсмертным женочьим непереносным визгом полетит все - и сани, и люди, и
он сам, и будет смято, растоптано катящими следом за ним санями... И уже
не он - конь спас: на самом раскате, зависнув и собравши всю силу четырех
ног, ринул в долгий прыжок, а чуть тронув дыбом, вихрем в лицо летящую
снежную землю, снова скакнул длинным воздушным наметом и, не давая
отлететь в сторону грянувшим о накатанный снег саням, снова прыгнул и
опять пошел головокружительной непредставимой скачью, смыкая копыта так,
что звякали друг о друга подковы передних и задних ног, и Никита с
замиранием сердца ждал и, к великой удаче своей, не дождал-таки гибельной
засечки коня, когда дорога пошла выравнивать и стало мочно разглядеть
конские ноги, и клочья белой пены, и потную спину жеребца и ощутить
собственный жар и пот, горячей волною прошибший под рубахой всего Никиту.
Он мельком подумал еще, что так вот, в санях, на добром коне, русич уйдет
и от татарина, меж тем как верхами от татарина ни за что не уйти, и
подивил тому, и тоже - как тенью прошло в разуме. Еще и облегчающего
счастья удачи не было, накатило потом, лишь билось, росло, ширило злое,
озорное, как в битве, отчаянное торжество; и оглянул опять и узрел, увидел
ее бездонные, черные от изумления и страха, непредставимые, завораживающие
глаза, и опять наддал, и, уже чуя храп и тяжкое дыханье коня, когда уже
завернули по нижней дороге, вдоль кустов, и, далеко назади оставя
хохочущий, звенящий бубенцами праздничный обоз, унырнули в оснеженную
красу медяных стволов соснового бора, начал понемногу натягивать вожжи,
умеряя бег коня. И такое было - словно летел в пустоте, а тут только
опустился наконец на землю. И не слушал уже женской с провизгом воркотни и
восхищенной ругани за спиною, и сам обморочно отдыхал, чуя, как
возвращается в пальцы, руки, в предплечья ловкая сила, скованная миги
назад смертным ужасом полета с раскатанной гладкой высоты. И сейчас бы
вновь оглянуть и крикнуть в голос: <Люблю!> А уже нельзя, не одна в санях,
а еще трое - лишних, ненужных ему совсем теперь женок, и все-таки оглянул
жадно, разбойно вперясь в расширенные озера очей. И она поняла, почуяла,
словно от удара в грудь шатнулась к задку саней, к узорному ковру, и,
поймав недоуменную беспомощность взгляда, Никита, ликуя, еще раз,
последний, ожег коня, и вновь рванул конь, и тут уже сам, опомнясь - не
запалить бы хозяйского жеребца! - начал осаживать, переводя скок в рысь и
чуя, как обвисает, отдыхая, все тело и как сзади, за спиною, начинают его
хвалить, и вновь раздается смех, и уже кричат, величаясь, отставшим,
хвастая и любуя жутким пробегом саней!
почуяв, о чем будет разговор, взошел в горницу нарочито независимо (а в
душе не ведая, уйдет ли живым, ибо не знал и сам, что ответит боярину,
ежели тот прямо задаст ему вопрос о Наталье Никитишне).
хмурая ярость.
чуть-чуть, незаметно совсем, покачивая плечами, и прямо смотрел в
нахмуренный лик боярина. (<Ох, и скажу же я ему все!> - подумалось вдруг,
хотя что <все> мог бы он сказать Василь Василичу, Никита совсем не ведал.)
гнев, и взорвись он сейчас - правда была бы на его стороне, боярской! Не
одною своею головой и не одним конем рисковал Никита на днешнем катанье с
гор!
Василь Василич и, отводя глаза, добавил: - Сором! - И, вновь помолчав,
присовокупил твердо: - Не быть тому!
холуйскую игру непонимания... Да и в нем была не холопья кровь! Побледнел.
Усмехнул. Понял, почему сдерживает себя Василь Василич: за эти смутные
месяцы противустоянья и долгих пересылок рязанских стал он излиха нужен
Василь Василичу и некем или трудно стало его заменить (хотя и мочно! В
великом хозяйстве тысяцкого многие сотни людей, и всяк захочет услужить
господину, коли придет в том большая нужа!). Но, верно, и еще что-то было,
почему не хотел Вельяминов попросту сослать Никиту с глаз долой, куда-нито
за Можай, и вся недолга. Верно, и сам чуял, что связала его с послужильцем
иная незримая нить, оборвать которую - лишить себя многого, чего и не
учтешь зараз!
тут нужны были еще слова!
ведал в той мере, в какой ведал о том сам боярин, чуявший, что счастье
начинает отворачивать от него и что в мышиной возне слухов, пересудов,
говорок тайных и явных, измен и полуизмен одолевает его Алексей Петрович
Хвост.
Сказал устало: <Ступай!> Только и было всей говорки меж ними...
днем, когда ему довелось по делам Вельяминова побывать в трех разных
местах: у купцов на торгу, у мастеров-седельников и на литейном дворе - и
всюду услышать, что-де Хвост в звании тысяцкого будет подельнее Василь
Василича.
снабжавших лунским сукном и прочими иноземными тканями всю боярскую
господу и сам двор княжеский, стояла недалеко от вымола, на южном склоне
москворецкого берега. Тут, в затишке, припекало, снег сильно сел, где и
вовсе сошел, и солнце, как бывает ранней весною, не шутя грело шею и
спину.
смерть>, сидел в долгой шубе и валенках, подставив солнцу сивое, совсем
древнее лицо, и грелся, полузакрыв глаза. Седатый сын, внуки, приказчики
суетились, бегали, предлагали товар нечастым в эту пору дня покупщикам, и
лишь один этот забытый смертью старец не шевелился на своем неизменном
сосновом чураке. Но в жидких глазках купца, когда он оглядел Никиту,
проблеснул ум, и цепкая купецкая память, как оказалось, сработала, не
подвела Ноздреватого.
и присовокупил со вздохом: - Вишь, я и Протасьича пережил, да! - Глаза его
заголубели, устремясь к дальнему, легкому и одетому сияющею синью окоему и
к прошлым годам, худо ли, хорошо протекшим для него на этой земле.
поди! - прошамкал старец, кивая головою на двери.
драки, когда новопришельцу родичи стыдятся казать свои нестроения, но все
еще взъерошенно огрызаются друг на друга. Его не очень любезно спросили:
- Держат товар, понимать! Скажи...
торговому делу. - Боярин, што ль! Такой же ратной, чево знат!
себя.
по старому уряженью с покойным тысяцким, доставят сукно на Протасьев двор,
Никита вышел вновь к весне и солнцу.
красоты. В полутьме лавки, причудливо разложенные и развешанные,
стеснились Бухара и Тавриз, Царьград и Венеция, далекий Китай и сказочная
Индия, выплеснув в нутро этой приземистой бревенчатой хоромины жар и
истому своих удивительных земель. Рогатые звери и двуглавые птицы, слоны и
львы, извивающиеся, раскрыв долгие пасти, змии среди трав и цветов,
завораживающих своею многосложною перевитью, сукна и бархаты, аксамит и
зендянь, гладкие атласы и переливчатые шелка, узорная тафта и разноличные
камки - чего только не было здесь! Торговля Ноздреватого явно шла в гору,
и пока в Орде сидел Джанибек, установивший порядок на караванных дорогах и
вымолах, увеличилась, пожалуй, вдесятеро. Странно было даже и помыслить,
что ветхий старец в долгой шубе, греющийся на солнце за дверьми лабаза, и
есть хозяин всего этого растущего, как на дрожжах, великолепия.
Прозоров Александр
Никитин Юрий
Корнев Павел
Суворов Виктор
Орлов Алекс
Курылев Олег