подъехавши ближе, он понял, что весь Кремник пылает как один общий жаркий
костер - страшно было смотреть со стороны.
лошади было делом одной минуты. Охлюпкой вскочив на мерина, он свистнул и,
вцепившись в гриву, помчал на урывистый гул рушащихся в пламя колоколов,
на разноголосый вой и гомон пожара.
люда. Бежали оттуда, пробивались туда, орали, материли, дрались, плакали,
а сверху дождем сыпало в человечье и конское месиво горящими головнями,
что, разносимые ветром, глухо ударяли о настил моста, со змеиным шипением
сваливаясь в речную воду.
ним, на горе, ревело пламя, сажа и гарь сыпались в воду. Конь плыл,
всхрапывая. Никита держался мертвою хваткою за гриву мерина, недоуздком,
как можно, приподымая его морду над водою. Почти миновав Кремник,
выбрались. Конь отряхнулся по-собачьи, всею кожей. Никита, приподнявши
ноги, вылил воду из сапог и поскакал косо вверх по склону, хотя уже ясно
было, что к Кремнику почти и не подступить. Конь вздрагивал и кидался в
стороны от рушащейся горящей драни, раза три едва не скинув Никиту наземь.
никем не охраняемые, Никита пробрался в город, где ему пришлось слезть с
решительно заупрямившегося коня и, отдав мерина вывернувшемуся как из-под
земли малознакомому хвостовскому старшому, взять в руки крюк и пойти с
цепью хвостовских и княжеских ратных в стену надвигавшегося от теремов
пламени.
Огонь резко ревел, руша просвеченные насквозь и ослепительно сиявшие
изнутри клети. Лопались, вспухая, кровли теремов, лавина удушливого жара
катила в сторону житного двора и погребов. Из дыма вырывались ослепшие,
обезумевшие кони, волоклись и волокли обожженных, полузадушенных людей.
Перекрикивая шум пламени, Никита спросил про то, что творится на той
стороне.
наступающего огня. - Вельяминовски тамо. Поди, погорели вси, стервецы!
Нашим-то и тушить не дали!
разузнать, спасти ее, ежели надобно, нечего было и думать.
рыбы, катали под угор бочки солонины, пива, сельдей, спасая добро и припас
от огня. Лишь когда и житный двор взяло полымем и стало нечего делать на
этой стороне, Никита, кое-как отмотавши от старшого, ринул к соборной
площади, где каменные храмы Калиты слепо высили в дыму, овеиваемые языками
близкого пламени. Не было уже митрополичьих палат - лишь огромный костер
пылал на месте хоромных строений; не было и Протасьева терема, ни терема
княгини Марии. Деревянные церкви горели, как свечи, с треском выбрасывая
гигантские снопы искр. Дышать было нечем. Никита, чуя, как сушит и жжет
кожу на лице и руках, как затлевают волосы и дымится вся одежа, хватая
по-рыбьи горячий воздух открытым ртом и перешагивая через горящие бревна и
трупы, пересек весь Кремник до дальних, выходящих на Красную площадь ворот
и только тут застал людей, отстаивавших стену города. Его тотчас грубо
отпихнули, заставив вспомнить, что сам он - хвостовский, и Никита, закусив
губы, едва не рванул со стыда и злобы в огонь, но опамятовал, отступил,
поминая непутем нечистого, к воротам, в толпу выбежавших из огня женок,
стариков и детей, и только тут расспросами с трудом выяснил, что
вельяминовские вроде бы все или почти все спаслись и даже успели вымчать
из огня добро боярина.
метлами и ведрами воды на кровлях. Всеми помнился (старожилы видали, а
пришлые знали по рассказам) тот давний, двенадцатилетней давности, пожар,
слизнувший весь град Московский до серого пепла, и готовы были отстаивать
свои домы и животы до последнего. Падающие головни тут же яростно
скидывали с крыш, заливали, топили в бочках, затаптывали ногами. В прежнюю
пору загорелось на посаде и спасали Кремник. Ныне сгорел Кремник, и сгорел
от дури, от спеси боярской, от несогласия Хвоста с Вельяминовым. И все это
знали и ведали и, стоючи вокруг Кремника, костерили почем зря бояр, норова
своего ради загубивших город.
добрался до реки, плашью упал в воду, вылез на четвереньках и сел, тупо и
безмысленно уставясь в бегучие струи. Надобно было встать и идти к
<своим>, нынешним, идти и вновь делать то, что начал он делать с того
самого дня, когда последний раз виделся и говорил с Василь Василичем.
дымящиеся завалы. Хвост подъехал верхом. Долго глядел, как старается
чужой, ушедший от Вельяминова ратник. Вымолвил наконец:
сажей лицо рукавом.
загодя сомневаясь в правдивости ратника, вопросил боярин.
нею не дал... Ну и - сам понимай, боярин!
поверил. (Трудно было и не поверить в ту пору!) Примолвил весело:
поглядел, высказал наконец: - Назначаю тебя старшим! Соберешь сам, кого
тебе надобно под начало, чтоб бою-драки не было. Поставлю вас пока чинить
стену городовую. А будешь служить честно - награжу!
- кто в свои подмосковные, кто на Воробьевы горы.
возводили новые терема и клети, повалуши, амбары и бертьяницы. Ратные, те
и другие, старались не замечать друг друга, работая на пожоге. Запаздывал
лес, не хватало того и сего. Порушилась работа княжеских мастерских.
Убытки от пожара и сосчитать было невозможно.
и вокруг него кипела работа и город воскресал бы на глазах. И это тоже все
знали, хоть и молчали о том, и ждали, уже томясь до надсады, хозяина -
ждали Алексия.
великих князей, раздираемую боярскою бесконечною смутою, спасти от
падения, столь же стремительного и неизбежного, как стремителен и быстр
казался взлет малого городка, затерянного в лесах верхней Клязьмы и
отодвинувшего было посторонь древние грады и княжества земли владимирской.
этому уже не настанет конца. Море вспухало, точно шкура рассерженного
дракона. Тяжкие, даже на вид ощутимо тяжелые, в сморщенной пенной коже
валы шли один за другим, и с каждым валом утлое судно получало глухой
сотрясающий удар, от коего все, что было непривязанного в его нутре,
летело кувырком, а люди падали ничью. Катались изувеченные сосуды, дрова,
чьи-то укладки, порты и обувь. Вездесущая вода сочилась каплями отовсюду.
Жутко скрипели корабельные ребра. Пол нижней палубы, переворачиваясь,
почти опрокидывался и опрокидывал всякого, кто пытался встать на ноги.
его к самым доскам палубы, а пенная бахрома вод, тяжело прокатившая по
настилу судна, вымочила его всего с головы до ног. Пучина глухо гудела в
самой своей глубине, свистел ветер, обрывая остатки снастей. Неслышные в
грохоте моря, вились, почти протыкая гребни волн, белые острокрылые птицы.
Хляби небесные смыкались с горами воды, и так - до самого окоема, где под
колеблющимся, ежесекундно взбухающим сизо-серым покровом бури едва желтела
охристая полоска, полузадавленная мглистыми животами синих и вороненых
туч, что неслись в обнимку с водою в адском хороводе бури и ветра. Вдали,
под пологом облаков, ходили по морю, точно видения сгущенного бреда,
высокие, пропадающие в тучах столбы, и греки-корабельщики, указывая на
них, в ужасе прикрывали глаза.
реве моря в ухо Алексию. Он тоже был мокр от макушки до пят, на скуле
расплывалось пятно крови. Мокрые пряди волос прилипли к голове.
понятый Алексием, и новоиспеченный митрополит московский, обдирая ногти и
дрожа от холода, полез внутрь, туда, где, катаясь на полу в лужах воды и
блевотины, пропадали его клирошане, бояре и служки, уже, почитай, мысленно
расставшиеся с жизнью на этой земле.
деревянное нутро, - нет, вынести этого было неможно!
корабль, третий день едва удается поесть сухомятью (огня не развести в
этой буйной дури) тем, кто еще может есть. Четверо смыты за борт, половина
корабельных вышла из строя и, лежа пластом в утробе судна, молча ждет
неизбежной гибели.
больно хватив лицом о ступени лестницы. Побелевшими пальцами он сумел
вцепиться в скользкие перила. Слова молитвы рвались с окровавленных губ.
Десяток бочек воды влилось в отверстое устье трюма, вновь окатив его с
головы до ног. Ощупью, захлебываясь, прикрывая глаза, долез он наконец до
своей разгромленной бурею каморы на корме корабля, поднял и укрепил сбитую
ударом воды икону и, осклизаясь, падая, цепляясь за стены и углы, начал
Белов Вольф
Мороз Александра
Шилова Юлия
Василенко Иван
Афанасьев Роман
Шилова Юлия