обтянутых кожею переплетов, книжною украсою и даже писанием икон, так же
как и многоразличным хозяйственным рукомеслом, начала все более и более
прославляться новая обитель московская. И все это происходило как бы само
собою, и многим даже казалось порой, что не будь кропотливого Сергиева
догляда, и жизнь монастырская, и труды премного выиграли бы в размахе и
качестве своем. Сергий знал, ведал обо всем этом и продолжал наряжать на
работы, отрывая от переписыванья книг ради заготовки леса и дров, овощей с
монастырского огорода и прочих многоразличных трудов крестьянских, которые
не желал, как велось в иных обителях, передавать трудникам, по обету
работающим на монашескую братию. И никакие окольные речи, никакие примеры
из жизни монастырей афонских не действовали на него. Он даже не спорил,
да, собственно, он и никогда не спорил, но делал сам столько - успевая и
скать свечи, и печь просфоры, и шить, и тачать сапоги, и плести короба и
лапти, и валить лес, и рубить кельи, и резать многоразличную утварь, и
копать огород, и чистить двор, и носить воду, и убирать в церкви, и все
это с такою охотой и тщанием, - что, глядючи на своего игумена, и всякий
брат неволею тянулся к монастырским трудам, а лодыри попросту не
задерживались в обители.
многолетних настояний и просьб (по расхоженной многими ногами тропинке
подыматься в гору с водоносами, особенно в осеннюю пору после дождя, стало
и вовсе не в подъем), - извел воду для монастыря, найдя источник невдали
от обители, почитай что и в нескольких шагах от нового храма.
осматривать ямы в лесу. В одной из них, примеченной им заранее, дождевая
вода обычно стояла, не уходя в почву. Могучие ели, нарочито оставленные им
рядом с обителью, осеняли неглубокую впадину, всю поросшую мохом. Копать
следовало здесь! Он воткнул заступ в землю и, осенив себя крестным
знамением, опустился на колени прямо в мох.
повторял за ним святые слова. - Сотворивый небо и землю и вся видимая и
невидимая, создавый человека от небытия и не хотяяй смерти грешникам, но
живыми быти! Тем молимся и мы, грешные и недостойные рабы твои: услыши нас
в сей час и яви славу свою! Яко же в пустыни чудодействоваше Моисеем,
крепкая та десница от камени твоим повелением воду источи, тако же и зде
яви силу твою! Ты бо еси небу и земли творец, даруй нам воду на месте сем!
сосредоточенно стали сперва резать пластами и откладывать в сторону куски
мшистого дерна, а затем углубляться в глинистую в этом месте землю. Был
вынут перегной, потом пошли куски серой глины. Сделалось вроде бы суше, и
взмокший брат уже с тревогою поглядывал на Сергия, но тот продолжал
работать так же сосредоточенно, равняя края ямы и углубляясь все ниже и
ниже, сперва по пояс, а потом по грудь. Вода хлынула изобильным потоком,
как только добрались до песка. Сергий, оказавшись враз по колено в ледяной
влаге, все-таки не прежде вылез из ямы, чем зачистил все дно и, окуная
руки с заступом по самые плечи в прибывающую воду, вытащил наружу
последние куски глинистой земли. Он сам не ожидал, что жила, выходящая
снизу под горой, окажется так близко к поверхности. Вскоре они стояли оба
над ямою, Сергий - тяжело дыша, мокрый почти насквозь, а голубоватая
взмученная ледяная вода все прибывала и прибывала, подымаясь уже к краям
копаницы.
ладони, но игумен лишь кивнул ему головою и, подхватив секиру, повел за
собою в лес.
казалось, лишь ожидала теперь приложения рук. Невзирая на мокрое платье и
онучи, Сергий, подоткнув полы подрясника под пояс, поднял секиру. Колоду
расщепили клиньями на две половины и молча споро начали выбирать
сердцевину и болонь. От одежды Сергия валил пар. Скоро обе половинки
представляли собой два корытообразных желоба, и Сергий, натужась,
приподнял один из них. Брат неволею взялся за противоположный конец, но не
смог удержать, выронил.
корытья и приготовил врубки, по коим обе половины надобно было соединить в
одно. Лишь когда колода была принесена к источнику, соединена и опущена в
воду, а снаружи плотно забита утолоченной глиной и землей и были сделаны
тесаные мостовины к источнику и намечено место для беседки над ним, Сергий
разрешил себе пойти переменить влажные платье и обувь.
месяцы, и монахи стали называть источник в отсутствие игумена Сергиевым,
на что сам Сергий очень сердился и решительно воспрещал, не уставая
повторять братии, что воду дал не он, а Господь*.
даже стало строже, ибо Сергий, не возвещая того братии, готовил ее загодя
к новому общежительному навычаю, ожидая только обещанной Алексием
цареградской грамоты. Грамоты этой Сергий сожидал и сейчас, когда дошли
известия о возвращении Алексия, и даже полагал, что привезет ее в обитель
сам митрополит.
до зимы уладить с дровами и лесом, который ныне, по множеству сваленных
дерев, уже не волочили сами, как когда-то, а возили нанятыми крестьянскими
лошадьми. Заводить свой конский двор Сергий не желал и по сию пору.
Кажущееся облегчение трудов, как догадывал он, не пошло бы на дело
духовного совершенствования иноков, но на прирощение монастырских богатств
с последующим обмирщением обители. Хотя, впрочем, и сена нынче они
заготовили довольно, дабы приезжим в монастырь странникам и
доброхотам-дарителям было чем кормить коней.
из греческой земли. Не снимая рабочей свиты, как был - в лаптях, в пятнах
смолы и с кровоподтеком на скуле, полученным сегодня в работе с неумелым
братом, чуть-чуть не прибившим игумена падающею лесиной, - Сергий поднялся
по ступеням и вступил в хижину.
было двое, третий с ними, русич из свиты Алексия, тут же перевел Сергию
приветствие вселенского патриарха константинопольского Филофея и передал
патриаршее благословение.
волосы, умащенные и подвитые, свободно лежали по плечам, а драгоценный
крест на груди вызывал, наверное, дорогою зависть не у одного проезжего
татарина.
греки одинаковым движением склонили головы: да, к нему! Затем второй грек
встал и развернул вынутый из кожаной дорожной сумы холщовый сверток, в
котором оказались схима, сложенный вчетверо параманд (плат с изображением
осьмиконечного православного креста и страстей Господних) и, наконец,
серебряный нагрудный крест греческой работы, словом, полное монашеское
облачение, пристойное игумену обители.
буйной копною непокорных волос на голове, схваченных самодельным гойтаном,
- косица его расплелась в лесу, и недостало времени ее заплести вновь, - с
грубыми, в ссадинах и смоле, руками, глядя на приезжих иноземцев светлыми
озерами своих чуть-чуть, в самой глубине, лукавых, лесных, настороженных
глаз, взглядывая то на даримое, то на дарителей. Вновь повторил, не
ошиблись ли греки, принимая его за кого-нибудь иного. (На миг один, и
верно, просквозила подобная грешная мысль - так не вязались эти два
нарочитых греческих клирика с обиходным обычаем Сергиева монастыря.) Но
красивый грек подтвердил опять, что они отнюдь не ошиблись и посланы
именно к нему, Сергию, подвижнику и игумену Троицкой обители. С последними
словами грек протянул Сергию запечатанный пергаменный свиток.
грамоту, увидел греческие, неведомые ему знаки. Свернувши грамоту, он
передал ее в руки Михея и, не тронув более ничего, знаком приказал тому
принять и убрать дары, а сам тут же, омывши руки, молча и споро начал
готовить трапезу. Последнего, кажется, не ожидали и сами греки,
представлявшие что угодно, но только не игумена в сане повара. Вскоре
перед греками явилась вынутая из русской печи теплая гречневая каша,
соленая рыба, ржаной квас, а также блюдо свежей черники. Нарезанный хлеб
был опрятно уложен на деревянную тарель, а поданные ложки имели узорные,
тонкой работы, рукояти.
было, конечно, призвать брата Стефана, разумеющего греческую молвь, но
внутренний голос сразу отсоветовал ему делать это. В содержании грамоты
Сергий не сомневался: это было долгожданное послание об учреждении
общежительства. Но учреждение таковое должно было быть сразу освящено не
токмо патриаршею грамотой, но и авторитетом Алексия, и потому Сергий, к
концу трапезы уже порешивший, что ему делать, распорядясь принять и
упокоить греков, устроив им постели и особное житье в монастыре на все
время гостьбы в пустующей келье недавно умершего Онисима и проверив, все
ли и так ли содеяно, как он повелел, простился с греками, переоделся в
дорожное платье и в ночь, как он любил и делал всегда, вышел в путь,
засунув в калиту патриаршую грамоту и ломоть хлеба.
Панов Вадим
Корнев Павел
Конан-Дойль Артур
Афанасьев Роман
Андреев Николай
Мацумото Сэйте