Петровича прошали взаболь, не предался ли он Ольгерду, и колгота творилась
страшная. Во все это разом окунулся Никита, как только они с Матвеем к
вечеру следующего дня въехали в Москву.
усталые, миновали первую заставу. Никита приотпустил поводья, и тотчас
вокруг двоих верхоконных ратников сгрудилась толпа.
Москву. Толпа разочарованно расступилась.
хоронить да самим в лес тикать, пока нас тута литвин всех не полонил?
Кто-то кого-то хватал за грудки, бранили и защищали Хвоста.
мисе простывших щей, и тотчас по возвращении в молодечную Никиту облепили
свои кмети:
сшибка вышла!
и третьего, Никита, осклабясь и поплевав сквозь зубы, вымолвил негромко:
подряд!> - отрезвили наконец многих.
и пошел, и, оборотясь, примолвил, сузив глаза:
Тут гул молодечной и сумрак закрывали их от лишнего глаза пуще всякого
нарочитого уединения. Скоро к дружкам пробрался и Иван Видяка. Конопатый
рассказал шепотом, что произошло вчера, пока не было Матвея.
Василь Василичу на двор! Мать-перемать, коли Алексей Петрович не последний
олух, дак зашлет всю нашу шайку теперь за Можай, в порубежье, там и будем
прокисать до скончания дней!
сорочью?
утро вечера мудренее!
боярину, повестил, что по его вине - поскольку застрял в деревне и молодцы
остались без догляда - вельяминовская братия взбушевалась, устроила драку
в молодечной, и он теперь предлагает боярину, буде есть на то какие наказы
от князя, послать его со всею приданною дружиною бывших вельяминовских
ребят на рубеж, за Можай.
бороде, но и вновь опускал, выслушал все молча, отмолвил наконец:
не к чему, все одно - голова на кону). - Тамо хошь и неверны тебе, а одна
дорога: либо служи, либо погибай!
на старшого. И Никита, не опуская светлых разбойных глаз, легко отозвался,
чуть пожимая плечьми:
Пущай охолонут чуть. И под моим доглядом... Да и я сам под твоим доглядом
буду, чай!
перековать, дак и то за пару дней справимсе!
слава Богу, всеми, сдружила пуще удачи. Хвостовских соглядатаев вызнали и
показали Никите на второй день. Вскоре один из них упал со внезапно
понесшей лошади и был оставлен с разбитым бедром и вывихнутою рукою под
Можаем, второго же <берегли> всю дорогу, и так хорошо, что во время всех
серьезных разговоров он оказывался в самом нарочитом далеке от Никиты.
засыпанных снегом лесах, под белым небом ранней зимы, было нечего.
Следовало брать Ржеву так же быстро и нежданно, изгоном, как это сделал
Ольгерд. Но на то не было ни должных сил, ни боярского разрешающего
повеления. Промотавшись в седлах по пограничью, отощавши сами и приморив
изрядно коней, поворотили в Москву.
душевным облегчением. Мериться силами с литвином ему совсем не хотелось.
Тем паче, пока его ратные мотались по рубежу, и еще одна пакость
приключилась, о коей только-только уведали на Москве. Смоленский князь
выступил-таки противу Ольгерда. Один, без московской помочи. И был,
разумеется, разбит, потеряв многих ратных и, полоненным, племянника, князя
Василия.
зависимостей, родственных связей, служебных обязательств, которыми Москва
при четырех сменявших друг друга князьях все крепче и крепче привязывала к
себе и Смоленск, и Брянск, и Ржеву. Сумел при этом и захватить в свои руки
оба последних города с их волостьми, чего бы никогда не допустил Симеон
Гордый.
предела измотанным и одураченным ребятам, что боярина пора кончать:
что Ржеву отбили - и смолян бы не выдали, и из Брянска, поди, вышибли
Литву!
мгновения уже теряет власть над своими поступками и движется подобно
камню, выпущенному из пращи.
ежели не приказу Василь Василича, вдохновляемый обещанием награды, или из
чувства служилой чести, обязывающей послужильца-ратника отдавать жизнь за
своего господина. Мы знаем, однако, что это было не так.
надеялся, заслужив благодарность Вельяминова, обрести свою любовь. В это
возможнее всего было бы поверить. Но только Никита как раз накануне
роковых событий совершил то, что выказало его уверенность в мрачном для
себя исходе задуманного предприятия, проще сказать - в собственной гибели.
Так что разве уж посмертный венок героя получить надеялся он в глазах
своей <княжны>?
уничтожить злодея? Нет, не было и того!
совершил, ради высокой идеи, ради спасения родины, как он мог полагать,
глядя на творимые вокруг непотребства и грозную потерю волостей,
захватываемых сильным врагом?
никак прийти к подобному заключению. В бестолочи и бессилии Москвы виноват
был прежде всего Иван Иваныч, единственный оставшийся в живых князь из
родовой ветви Даниловичей. Но потому, что он был единственный, сменить его
и заменить было решительно некем, и уповать оставалось лишь на следующие
поколения. Виновата была чума, унесшая ратную силу Москвы, а новые
мальчики еще не выросли во взрослых воинов, и приходило опять же ждать.
Виновато было и то трудноуловимое и непостижимое уму, что называлось
учеными монахами-исихастами незримым током энергий, или просто энергией,
которая или есть, или ее нет в людях и которой в ту пору пока еще больше
оказывалось в Литве, чем в Залесье, отравленном некогда гибельною
усталостью склонившейся к закату великой Киевской державы Рюриковичей и
все еще не претворившем отраву ту, ту зараженную кровь в вино нового
московского возрождения.
исчезновения одного человека? Хотя бы и занимавшего высокий пост!
возможностями действования? Во-вторых, надобно спросить: а что творится в
эту пору в стране?
горы воды, сотрясти гигантские массы воздушных стихий, достаточно одного
слабого выстрела из пушки. Иногда! Но лишь в такую пору, когда великие
силы природы находятся между собою в неуверенном напряженном равновесии,
которое разрушить слишком легко. И только тогда! И судьба человека лишь в
редкие миги столкновения высших сил может существенно повлиять на события.
Хотя и может! Хотя, вместе с тем, сами-то события истории человеческой не
людьми ли совершаемы? И мы опять же здесь говорим не о всяком деянии, но о
деянии насилия, о сотворении правды неправдою!
истории! Ибо вовсе и всякий отказ от борьбы, от гнева, от ратного спора и
битвы за правду свою приводит к победе иных, тайных и подлых сил, растущих
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Зыков Виталий
Березин Федор
Жюль Верн
Прозоров Александр