отводя глаза и супясь, выговорил:
невольный! - И в пояс, опустив правую руку до земли, поклонил боярину.
Василичев поп надел им венцы, обвел вокруг аналоя. В крохотной домовой
церковке только и были Василь Василич с женою да Михайло Лексаныч, все еще
не возмогший взять в толк, как это все произошло.
мешочек с серебром - свадебное подаренье молодым от Василь Василича. Когда
уже все кончилось, Михайло Лексаныч вдруг прослезился, обнял Наталью,
неловко обнял и поцеловал Никиту, сунув ему в руку тяжелый золотой
перстень.
- К себе вести ее тоже не советую. Никифора Зюзю знаешь? Он вас свезет на
Подол, есть у меня там изба, тоже дарю! Тамо переночуйте, тамо и живите
пока!
сундуком, узлами и укладками с посудою, рухлядью, тремя книгами, плетеным
кружевом и шитьем - выехали с вельяминовского двора и, колыхаясь на
подтаявшем разъезженном снегу, устремили в сторону Коломенских ворот
Кремника. Примостившись на самом краешке саней, сидели Наталья Никитишна и
девка. Никита шел сзади, а Зюзя - сбоку, понукая коня.
Вельяминов, сын потомственного тысяцкого Москвы, один из первых людей в
городе, головою Никиты выкупавший себе ослабу от суда и нынешней ночью
собравшийся бежать, бросив терем, и села, и волости свои, к бывшему
ворогу, а теперь спасителю - князю Олегу Иванычу, на Рязань.
звонили колокола, Алексий служил литургию в лучшем своем облачении. Оба
князя, Всеволод и Василий Кашинский, потишели, раздавленные церковным
торжественным благолепием. В суде, на владычном дворе, в обновленных
Алексием хоромах, где половину мест занимали церковные иерархи и
присутствовали четыре епископа, в том числе и тверской владыка Федор,
князья тоже поопасились подымать безлепую руготню. Всеволод достаточно
спокойно, уповая на справедливость митрополичьего решения, изложил свои
обиды. Василий почванился, задирая бороду, но под мягким натиском Алексия
уступил, согласясь воротить Всеволоду тверскую треть.
обделенным, Всеволода уговорили уступить и в одном, и в другом, и в
третьем. Василий был надобен Москве как союзник в борьбе с Литвой и как
постоянный противник мужающих Александровичей. В конце концов все удалось
разрешить, всех уговорить и со всеми поладить, вновь сведя в любовь
кашинского князя с Иваном Иванычем.
на придорожном ясене, обсаженном воркующим вороньем, а вокруг стогов сена
жухлый снег усыпан протаявшими заячьими следами и оплывшие, словно
обведенные по краю, подтаявшие шапки снега вот-вот готовы сползти с крутых
кровель, чтобы вдрызг, с тяжелым уханьем, разлететься россыпью сквозистых
матовых градин; и запахи были уже весенние: оттаивающего навоза, тальника,
дыма, смешанного с влажною истомою близкой весны.
Вельяминова с тестем.
скоро переоболокся и забрался в постель. Лежучи, отдыхая, успокоенно
подумал, что эдак-то и к лучшему! Утихнут пересуды, престанут наветы и
ябеды. Уже засыпая, подумал, что для полного утишения Москвы следует
удалить из нее и Василия Алексеича Хвостова тоже. Хотя бы, хотя бы... И
сюда, в Переславль! Под мой владычный догляд. И с тем уснул.
своими ябедами порядком-таки надоел всем и каждому на Москве, и тотчас по
отбытии Вельяминова с тестем начались речи о том, что от Василия Хвостова
избавиться надо тоже.
воеводою в Переславль и отбыл вон из Москвы, а двор его и подмосковные
села Алексея Петровича были, по настоянию митрополита, взяты на князя.
Хвоста. При жизни боярина находясь в его полной воле, он теперь,
освободясь от этой воли (и попавши целиком в волю Алексия), был едва ли не
рад. И только чувство долга да еще настойчивые вопрошания своих бояр
заставили его поднять вопрос о необходимом возмездии за совершенное
преступление.
стенами, с небольшими оконцами, забранными слюдой в рисунчатых переплетах.
Князь и митрополит на резных престолах - четвероугольных креслицах с
высокими спинками, украшенных росписью, рыбьим зубом и финифтью; избранные
бояре - по лавкам. Тут были двое Бяконтовых, Феофан и Матвей, Семен
Михалыч, Дмитрий Алексаныч Зерно, Дмитрий Васильич Афинеев и Андрей Иваныч
Акинфов - всего шесть человек. Вельяминовых не было, и не было многих
иных: или слишком молодых годами, или слишком пристрастных к одной из
враждующих сторон.
делать с беглецами, мнения разделились, и, посудив-порядив, шестеро
избранных бояр (из коих двое были родными братьями митрополита) решили
так, как намеривал Алексий: отложить дело, не говоря ни <да>, ни <нет>, не
призывая беглецов воротиться, как предложил было Семен Михалыч, и не
требуя их выдачи у Олега Рязанского, как хотели постановить Афинеев с
Акинфовым.
Василич. - Сего искони не бывало на Москве! А мы удаляем, тишины ради,
сына убитого, словно бы овиноватив, и не требуем наказанья виновных!
вопросил, внимательно поглядев на Афинеева, осторожный Дмитрий Зерно. -
Овиноватить великих бояринов просто! Труднее будет снять бесчестье с
невиновных!
да с етаких покоров и невиновный сбежит, и ты бы с батюшкою не выдержали
тово! - Он укоризненно покачал головою, примолвил: - Розыск творили по
слову самого Василья и вины не нашли! А не пойман - не вор!
Бяконтовы, Феофан с Матвеем, молчали, тоже сожидая, что вымолвит их
старший брат.
ищо нать было?!
весенней поры, то ли от забот многих - груз лет и смутную тревогу,
пробуждаемую в нем всегда немощью плоти: слишком многое требовалось ему
совершить еще на земле, чтобы с сознанием исполненного долга отойти к
Господу! Опустил взор, поднял его, вновь оглядел невеликое собрание вятших
и выговорил наконец просто и устало:
занесли в сени сундук и узлы, после чего Зюзя отправился по просьбе Никиты
покупать овес и сено, а Никита - привести коня и забрать кое-какую свою
справу из молодечной и из дому.
уходил в дымник. Пол блестел и просыхал, отмытый до блеска, а Наталья
Никитишна с девкой вешали полог над кроватью, тот самый, голубой,
раскладывали одежду и утварь.
Наталья Никитишна. Она была с засученными рукавами, в переднике - такою
Никита никогда не видел и представить себе не мог свою княжну.
ней и посетовав на щели в полу и в углах (беспременно затыкать нать!), все
же и выпариться сумел, и голову вымыть щелоком. И тут-то Наталья,
приоткрыв дверь, просунулась к нему в баню:
но Наталья живо нагнула ему голову над лоханью, ловко и быстро натерла
спину, шлепнула по мокрому, прокричав озорно: <Домывайся сам!> - хлопнула
дверью, а он долго еще приходил в себя, умеряя жар в крови и уже
безразлично елозя вихоткою...
звать Никита) выпили пива, поздравствовали молодых и уже в полных
потемках, взвалясь на сани, отъехали с прощальными окликами, хрустом и
чавканьем в синюю тьму засыпающего Подола.
деревянная россыпь колотушек древоделей. Подол засыпал. Девку положили в
сенях на соломенном ложе. Никита, у которого толчками, глухо ударяло
сердце, вышел в серо-синюю весеннюю ночь. <Ну что ж, коли и казнят!> -
подумалось скользом и совсем не задело сознания. Он пролез в избу, по
дороге задвинув щеколду.