что и поругает, и успокоит, и приголубит и с которой так уютно и хорошо!
хорошо, что Ржева отобрана, а литва выслана вон. И оттого, что война
совершилась без него и без его участия благополучно окончена, Иван Иваныч
был паки и паки благодарен своему печальнику, молитвеннику и - что
скрывать! - правителю княжества, владыке Алексию. И то, что они, князь и
митрополит, как бы поменялись местами, очень и очень устраивало Ивана
Иваныча.
ноги в вязаных носках и упершись руками в горячие кирпичи. Спину приятно
обдавало волною печного жара. Сидел, полузакрывши глаза, чуть поникнув
плечами, сидел, наслаждаясь теплом и страшась всего: голосистых молодых
бояр, что сейчас взойдут, румяные с мороза, и учнут его теребить и
куда-нито снова потащат; страшась жестокого хана, который в борьбе за
власть решился на то, на что он, Иван Иваныч, не решился бы никогда, даже
и понуждаемый всеми боярами (не дай Бог в самом деле когда-нито на Москве
увидеть такое!); страшась этого чужого ханского города и страшась долгой и
трудной дороги домой... В нем что-то надламывалось, почти надломилось уже,
почему он и скоро умер от пустячной болести, от коей в его годы и
умирать-то иному было бы в стыд! А попросту - видно, больше не мог. Не мог
быть не на своем месте, не мог выносить стремительного хода эпохи, взлета
страны к деянию и деяния самого - самой грядущей судьбы, - страшился и не
мог вынести он, жестоко заброшенный правом престолонаследия на место,
непосильное ему до того, что когда-то стало лучше уже умереть, дабы не
продолжать и не тянуть этот груз дальше и дальше.
вошедший боярин объявил о приезде Вельяминовых, отца с сыном.
поднялось у него в груди. Подумалось: <Верно, Шура обрадуется!>
накинули ферязь на плечи.
ветрами, с мокрыми усами и бородою. Взошел и, оставя рослого сына при
дверях, сделал к нему несколько неверных шагов.
молодым соколом, вроде бы даже гордо, смахивая капли снежной влаги с
долгих ресниц, и молчал, не шевелился, пока рек и кланял князю отец.
очи князю, и вдруг, точно подрубленный, рухнул на колени и поник головою в
пол.
с Матвеем красноречиво перемигнулись между собой: владыка Алексий намекал
им на таковую возможность и что в сем случае не должно им мешать князю
Ивану проявить милость ко грешнику. Намекал! И как в воду глядел, как
провидел события старший брат!
зубами алую губу под мягкими усами, жмурясь даже, словно и вправду молодой
кот-игрун, влез, присел с краю на лавку, тоже ждал, поглядывая, что же
будет теперь. Заходили иные бояре, обширная горница наполнялась.
предлагал: не остаться ли навсегда на Рязани? - по молодости, по глупости
полюби пришла боевая, тревожная рязанская жизнь) тут глядел, как заходят,
минуя его и едва взглядывая, знакомые на Москве бояре, и у самого
невестимо падало сердце: а ну как откажут?! Стыд-то! И - куда же после
тогда?
смотрел на лежащего перед ним на полу Вельяминова, и теплое ощущение
радостного покоя разливалось у него в груди. Вот и окончено! Вот, слава
Богу, и прокатило, и минуло! И не будет этих досадливых Шуриных умолчаний,
тяжелого безмолвия, укоризн... Алексей Петровича, верно, не воскресишь
уже! И по-христиански ежели... Мысль об Алексее Петровиче облаком прошла
по сознанию, но ведь и владыка Алексий свидетельствовал, что Василий
Василич не виноват в убийстве Хвоста! И бояре молчат, ждут. Все пришли!
Двоих нет, так те в разгоне сейчас, объезжают вельмож ордынских. И
Вельяминов молчит, лежит на полу, а что говорить, все и сказано уже!
<Как решишь, княже!> Вздохнул, подумал, произнес негромко:
Москву!
лишенных чести ратников, высланных изо Ржевы. Кивнул головой, отпуская.
Поднялся к себе.
Он даже не заглянул к Ульянии. О религии, о русских попах с нею было лучше
не говорить. Прошел по крутой каменной лестнице в толще стены на самый
верх, в ту укромную сводчатую комнату, где хранились грамоты. Сел за стол.
Налил воды из узкогорлого кувшина в немецкий серебряный кубок, выпил и
забыл кубок в руке. Его светлые голубые глаза в этот миг, ежели кто-нибудь
решился бы взглянуть князю в лицо, были совсем черными и недвижный,
остекленевший взор страшен. Когда он, вспомнив про кубок, отставил его в
сторону, на смятом серебре остались следы пальцев.
вспятил и, плотно притиснув дверное полотно, на цыпочках сполз вниз по
лестнице.
князя:
лицу, вызвал писца, печатника и начал диктовать грамоты. Первую - в
Константинополь с жалобою на митрополита Алексия, который позабыл западные
епархии, небрежет ими, не посещает никогда, занимаясь только своею
Владимирскою Русью. А потому он, Ольгерд, просит, буде так станет
продолжаться и впредь, передать киевский митрополичий престол под руку
волынского митрополита Романа.
Вильну к нему, Ольгерду, для важного разговора.
подручнику Литвы (тому самому, что когда-то имал по приказу Гедимина
новгородского архиепископа Василия Калику).
Андрею, с приказом готовить полки, чтобы, когда придет нужный час, вести
их на Ржеву, вновь отбивать город у москвичей.
в Луцк.
еще с минуту со смеженными веждами, разрешил себе встать, опираясь на
молчаливого слугу, и спуститься в спальный покой, к супруге.
гонцов, укромных встреч и негласных переговоров митрополит Роман ближе к
осени выехал с причтом в Киев и начал там служить, приводя и склоняя под
руку свою духовенство южной Руси, до сих пор обязанное подчинением и
церковною пошлиной владимирскому митрополиту, что вопиюще противоречило
всем установлениям константинопольской патриархии и неизбежно должно было
вызвать вмешательство Алексия.
Вельяминов, переживший с отцом ордынский поход, перезнакомившийся в Сарае
с местною знатью, ходил, задирая нос: без нас-де не обошлись на Москве!
Отец окорочивал, ежели слышал иные высказывания старшего своего, ну а в
душу не влезешь... Микула, так тот был откровенно и неложно рад своему
возвращению.
стада. Вновь во дворе высокого вельяминовского терема толпились купцы,
ремесленная старшина, послужильцы, посельские, волостели.
беганья, принимал купцов, разбирал жалобы, судил и правил, налаживал
мытные дворы и молодечную, подтягивал вирников, строжил ратных. Сил
хватало на все; хоть и недосыпал, и недоедал порою, а проснулось родовое,
Вельяминовское - не поддаться, не уступить! Жена Марья тоже словно
воскресла, бегала по терему - светились глаза. Позднего сына своего,
который родился у них год спустя, назвали Полиевктом, <многожеланным>
по-гречески.
пределам Московской волости.
подворья грамота легла на стол великого князя. <Дай путь чист!> - требовал
Мамат-Ходжа.
татарина, что сидел недвижимо, сожидая ответа московитов. Алексий тоже
ждал у себя на владычном дворе. <Посол> досыти напакостничал и ополонился
в Рязани, пускать татар на земли Москвы нельзя было ни в коем случае. Но
Мамат-Ходжа настаивал, угрожая ратью. Гонец, подомчавший из Коломны,
доносил, что татары уже переплавляются на левый берег Оки ниже города.
Василь Василич своею волею послал еще до заседания думы на устье
Посняков Андрей
Дальский Алекс
Суворов Виктор
Суворов Виктор
Каменистый Артем
Андреев Николай