новгородского пирога. И всех кормили, и кормили щедро, возами везли хлеб,
жито, овес лошадям, мясо - целыми тушами, связками - битую птицу, бочками -
мед и пиво, корзинами - сыры, кадушками - масло, коробами - всякую приправу
к столу, бочки сельдей, репуксы, сигов, лососей, связки сушеных лещей и иной
копченой и вяленой рыбы. Дарили платьем, оружием, конями.
на Городец, ко князю Михайле, узнать, всем ли доволен, не терпит ли нужды
какой он или слуги его?
крупными золотыми пуговицами от верха до подола. Белоснежные пышные рукава,
отороченные у запястий золотым кружевом, придавали лебединую легкость
движениям ее слегка потемневших, крепких рук с дорогими перстнями на
пальцах. Не сморгнув, она плавно подала руку склонившемуся перед ней князю
для поцелуя - иноземного приветствия, принятого, как она знала, у знатных
жонок в ляшской земле. Между прочим разговором осведомилась, любит ли князь
охоту, обещала прислать ловчих соколов и своих доезжачих в помочь княжим
загонщикам. Вопросила затем, давно ли князь виделся с королем?
темнобровое лицо, вспоминал все, что слышал о ней в Литве, и его постепенно
начинала захватывать тяжелая властная красота Борецкой. Он передал привет от
пана Ондрюшки Исаковича, в ответ на что Марфа ласково-насмешливо повела
бровью.
князя что-то сдвинулось в душе. - Ондрюшка Исакович! усмехнулась Марфа, и
глаза ее оделись поволокой. - Десять летов прошло...
сестрой!
ячеи оконницы Юрьев, легко повела головой (закачались со звоном серебряные
кольца в уборе), смахнув и пана Ондрюшку, и прочие воспоминания, строго
заговорила о грамоте, о короле, о послах...
смутный стыд за то, что он предает Новгород. Старший брат, Семен, что сидел
на столе киевском и давно кумился с Москвой, предупреждал Михаила, чтобы тот
не ввязывался в новгородские дела, а уж коли ввязался, то не спорил с
московским князем. "В Литве сейчас силу взяли католики да польские паны, и
им, православным князьям литовским, не пришлось бы скоро самим проситься на
Москву!" - говорил Семен. Да и поможет ли король Казимир Новгороду, не увяз
бы в делах угорских!
поведал о том, что и тут, в Новом Городе, с ним, с Михаилом, велись совсем
иные речи...
князья киевские от черниговских да киевских князей золотой поры Владимира
Всеволодовича Мономаха!
сторонников, но и вызвал новые разногласия. Усилившаяся власть Борецких
испугала многих, и когда начались толки вокруг назначения нового
архиепископа, дошло чуть не до усобных боев. Что ни делали сторонники
Борецкой, перевесил обычай, постановили избрать архиепископа жребием. Все,
чего добилась Марфа и в этот раз, это что Пимен был включен в число трех
соискателей, из коих одного, по жребию, сам Бог должен был избрать
молельником и заступником Господина Великого Новгорода. Двое других
смиренный инок Варсонофий, духовник покойного Ионы, и вяжицкий протодьякон
Феофил, ризничий архиепископа, - были выдвинуты если не прямыми врагами и
завистниками Борецких, то во всяком случае противниками непомерного усиления
власти неревлян. Варсонофия предлагало черное духовенство и часть прусских
бояр, за Феофила хлопотали Захария Овин и Славна.
Сухощек. Колеблющийся свет тресвечника не достигал углов, большая горница
тонула в полутьме. Яркого огня не зажигали намеренно. Резкие тени
вздрагивали на лицах. Свет свечей отражался в глазах, да вспыхивала порою
полоса золотого шитья или перстень на чьей-нибудь поднятой руке. Марфа,
выпрямившись, неподвижно застыла в кресле. Дмитрий с Василием Губой, оба
положив сжатые кулаки на столешницу, слушали Еремея. Дела творились
невеселые. На владычном дворе не прекращалась грызня. Решение избирать
владыку по жребию разом поколебало власть Пимена. "Ждать можно всего!"
закончил Еремей, устало отклонившись к стене большим телом. Массивное лицо
его разом утонуло в тени. Родион, владычный стольник, подал голос сзади:
Губа-Селезнев. - Уж не от митрополита ли московского наказ?
было!
может, коли дорвется до власти, столького натворить!
вставая. В душе она верила, несмотря на все, что победит Пимен.
падал легкий снег. Но ни снег, ни довольно сильный, порывами,
северо-восточный ветер не могли разогнать тысячи народа, оступившие Детинец,
заполнившие берег и близлежащие улицы Людина конца и Загородья, и амбарные
кровли, и высокие паперти церквей, и возвышенный крутояр на скрещении
Кузьмодемьянской и Великой улиц в Неревском конце, и Великий мост, не говоря
уже о самом Детинце, внутри которого люди стояли плечо к плечу, и тоже
взбирались на все возвышенные места - на стены, звонницу, даже на кровли
архиепископского дома. Переговаривались, поталкивая друг друга, замерзшие
топали ногами, дули на руки, охлопывали себя рукавицами.
степенным посадником Иваном Лукиничем и запечатанные его именною печатью
жеребьи, положенные в алтаре, на престоле, будут по очереди вынесены наружу
и всенародно распечатаны. Бог и святая София, премудрость божья, оставят у
себя на престоле один жеребий, своего избранника, будущего новгородского
владыки.
погоды, толи оттого, что на левом боку спала. За окошками падал снег, и она
долго лежала, закрыв глаза, справляясь с головокружением, и вспоминала
приснившийся сон. Сон был непонятный. В проснях виделось, - и сама не могла
уразуметь, к добру ли, к худу ли? - будто как колокольный звон, и большие
сияющие бело-розовые каменные соборы плывут по воздуху, ближе, ближе, и мимо
нее, и звон все звончее, радостнее, и видит, что это чудно преображенные
новгородские церквы плывут, словно лодьи, и голова кружится, и звонят,
звонят колокола... Проснулась - звонили в Софии. Марфа еще полежала,
чувствуя, как постепенно замирает кружение в голове и тают белые плывущие
соборы, а звон софийских колоколов мешается с тем, в мечте приснившимся
чудным звоном, и лежа, не понимала - к чему такой сон? Умом прикинуть - не к
добру, а на сердце словно как радостно от чего-то.
пускали в первый ряд, и они стояли там, остолпленные и стиснутые иными, тоже
нарочитыми горожанами, купцами, житьими, старостами улиц и ремесленных
братств, среди которых нынче, как равные среди равных, мешались куколи, рясы
и мантии духовенства. Борецкая в собор не пошла.
вышке терема и стенах Детинца, должны были тотчас извещать ее обо всем,
происходящем внутри собора.
шевеля губами, повторяла про себя знакомые слова литургии. Издали, слышное
уже с крыльца, доносилось согласное пение.
духовенства, мерцание свечей в паникадилах, хоросах и стоянцах перед
иконами, ангельские голоса маленьких певчих и густой, сотрясающий своды
голос хора, которому подпевает вся площадь перед собором, черные люди и
знать, подпевают крыши и улицы, и, шевеля губами, беззвучно вторит литургии,
стоя в иконном покое своем, великая неревская боярыня Марфа Борецкая.
Устремляя глаза к иконам, она видит отверстые царские врата Софийского
собора и за ними - престол, осиянный трепетным пламенем свечей и бледным
струящимся из высоких окон светом зимнего дня, и на престоле три
запечатанные жеребья, три кусочка пергамена, от которых зависит грядущая
судьба Новгорода.
замерла площадь, замерли люди вокруг Детинца, и слышно стало, как идет по
проходу собора, по каменным плитам, меж плотных толп людских, к алтарю, к
престолу господню софийский протопоп, как с трепетом снимает жеребей с
престола и на вытянутых руках выносит его, чтобы передать посаднику с
избранными из старейшин градских, что сейчас сломают печать и всенародно, на
паперти собора, прочтут имя первого из отвергнутых Господом.
грозный Вседержитель сжатою десницей вот уже пятое столетие благословлял
свой город, отразился от стен и шелестом обежал соборную площадь, перелетел
за стены Детинца, прошел по рядам застывших на морозе людей, долетел до
Суворов Виктор
Перумов Ник
Ильин Андрей
Андреев Николай
Плотников Александр
Шилова Юлия