но властно, как допрежь, Борецкая приказала:
замерло в ней, одеревенело, и только воля была, как огонь в каменной печи.
ополченцы перетаскивали пушки из Детинца на городские стены, усиленная
сторожа занимала ворота. Нашлись воеводы по концам: кузнец, плотник и трое
житьих. Иваньское купечество, вооружив всех молодших приказчиков, выставило
новую рать. Передавали, что братия Николы на Мостище воспротивилась сожжению
монастыря. Марфа послала дворского с наскоро собранной дружиной и двумя
пищалями, приказав в случае сопротивления разнести монастырь в куски вместе
с монахами, и смотрела со стены, пока столб дыма не возвестил ей, что приказ
исполнен. Этого урока оказалось достаточно. Горожане разом вспомнили, что
сто лет назад, при Донском, также жгли пригородные монастыри. Появились
дружины добровольцев. В разных местах загорались пожары. Хоромы, кельи,
подгородные слободы предавались огню. Жители пригородов потянулись с
пожитками и скотом во все ворота, у коих уже стояла сторожа, проверявшая и
направлявшая погорельцев по разным концам. Воротившихся невредимыми с поля
ратников тут же посылали на стены.
"сделать что-нибудь", город к вечеру уже был готов к бою. Прискакавший в
сумерках Савелков принял воеводство на Софийской стороне.
Никитой Есифовым к Марфе Ивановне. Перечислили убитых. Уже дошла весть, что
Василий Казимер сам сдался московским дворянам, что схвачены оба Селезневы и
Еремей Сухощек. Не знали достоверно, что с Иваном Кузьминым, жив ли
Арзубьев. Тут только Марфа узнала, что Дмитрий взят в плен. Федора, черного
лицом от устали (он прискакал ночью, без панциря, на чужом коне) Марфа
встретила тяжелым взглядом:
сына. - Ступай! Онтонина весь день плачет, думает, убитый.
убедясь, что город приготовлен к осаде и не падет от нежданного удара
москвичей, Марфа поднялась к себе, бессильно останавливаясь на каждой
ступени, передыхала, что-то как разбилось в сердце. Прошла в иконный покой и
тяжело опустилась на колени, почти рухнула, внезапно ощутив наступившую с
годами и неприметную до сих пор самой грузность тела.
тенями обведенные, и как поцеловала в лоб. Не за то ли погиб? Нахмурила
брови, строже вздохнула, негодуя на себя, стала бить земные поклоны, пока не
успокоилось сердце.
монастыри и околья - чтобы негде было остановиться врагу. Город глухо гудел.
Корились и судачили об изменах. Под утро поймали Упадыша, зелейного мастера,
переветника, что с несколькими приятелями заколачивал пушки на кострах.
Виновных с трудом довели до веча. Казнили всех без милости, не терпелось на
ком-то сорвать сердце за разгром, за позор, за стыд. Обвиняли архиепископа,
обвиняли Дмитрия Борецкого, Казимера... Сторонники извилистых мер, во главе
с Феофилатом Захарьиным, сговаривались отай, как им лучше замириться с
Москвой и откупиться от великого князя. И еще никто не знал, не ведал о
двинских событиях.
Глава 17
соратники, спасшиеся от погрома, и Иван Третий, жаждавший изловить всех
сторонников Дмитрия Борецкого, бежал с поля боя, обрезав на себе бронь.
несколько человек из своей рассыпавшейся дружины, ключника да четырех
ратных, он поскакал не в Новгород, а, взяв севернее, устремился за Видогощу,
в Сутоцкий погост. Скакали всю ночь. Утром сделали короткий привал. Иван
подумывал было, не остановиться ли в Троицком монастыре на Видогоще, но
ключник отсоветовал - догонят. Снова ехали через леса и болота, за Тосну,
где у Кузьмина было большое родовое село и боярский двор в нем. Но не успели
расположиться, как на второй же день, в полдни, прискакали дозорные сказать,
что в соседней деревне видели московские разъезды, и боярин в ужасе, что
ищут его, заметая следы, поскакал далее. По совету ключника они направились
в далекую деревушку за Сясью, настолько загороженную мхами, топями и
густолесьем, что не только пришлые москвичи, но и сам боярин никогда не
бывал там, а ключник добирался лишь раз в год, зимою, по санному пути.
уже и кони спотыкались от устали. Юрко, зеленый, едва держался в седле.
Спасительные болота чуть не погубили путников. От последнего погоста, где
остереглись брать провожатого, проехали уже двадцать верст, когда надо было
сворачивать на зимник, сейчас, летом, совсем неразличимый в густых елях и
зарослях ольхи. Ключник часа два путался, не мог найти дороги. Поехали было
по одной из троп, но путь привел на маленькую сенокосную полянку, вокруг
которой и за нею была сплошная топь. Едва выбрались назад. Шарили опять по
кустам. Наконец, ключник нашел поваленный сгнивший крест и вспомнил, что
дорога в деревню, кажется, и начиналась от этого креста. Семеро всадников
углубились в чащобу. Тропка, еле видная, иногда пропадала совсем, и только
по какой-нибудь растоптанной луже или обломку жердины можно было признать,
что здесь ездили люди. Миновали моховое болото. Кони вязли, с трудом
вытягивая ноги из коричневой каши.
тропинок, усеянных мурашами, разбегались в стороны, одинаково бесследно
теряясь в окаймившем угор болоте. Смеркалось. В темноте стало плохо видать
дорогу, нещадно жалил гнус, комары и слепни, накинувшиеся на лошадей.
жердинами, что легко крошились под копытами коней. Породистый белоснежный
жеребец боярина храпел, мелко дрожа атласной, искусанной до кровавых
волдырей кожей, шел боком, неуверенно пробуя копытом гнилую гать. Ноги
жеребца поочередно с чмоканьем уходили куда-то вглубь, меж скользких
раскатывающихся бревешек. Вдруг он взоржал, провалившись сразу двумя задними
ногами по брюхо, и продолжал погружаться, взбрызгивая бурую грязь.
тотчас наполнившихся болотной жижей. Коня кое-как вытащили. Весь дрожа жалко
и дико кося глазом, он отказывался идти дальше. В лесу окончательно
потемнело. Холопы саблями рубили ветви, мостили гать. Все так устали, что
уже и устали не чуялось. Осатанело звенели комары. Ядовитые туманы, как руки
лесовиков, тянулись по прогалинам. Ухала выпь, что-то трещало в чащобе.
Наконец стало немного суше. Кони шли болотистой тропкой, сами находя дорогу.
Встретилась сенная копна, огороженная, чтобы не потравили лоси. Ключник
перекрестился - думал уже, что сбились с пути. В сумерках (короткая северная
ночь уже переломилась к рассвету) показалась крохотная часовенка с
покривившейся маковкой и посторонь очертания трех изб, с разбросанными
вокруг них амбарами и банями. За деревней, в проеме леса, блестело озеро.
Крохотные пашни, казалось, жались к воде и избам, теснимые густыми елями.
Пока возились у поскотины, отодвигая заворы, залаяла собака, ей ответила
другая. Мужик распояской показался на крыльце. Хрипло спросонь окликнул:
избу, где шевелились во тьме, вздыхали и храпели спящие. Хозяйка, в серой
холщовой рубахе, раскосмаченная, вздувала лучину. Неровное пламя пятнами
заметалось по стенам, выхватывая то грубый стол, то лавку, то печь. Взрослая
девка дико спросонья глядела из-под овчинной шубы, уставясь на приезжих
бессмысленными глазами, в которых отражалось пламя лучины.
с ног боярина, обтер ветошью, прищелкнул, оглядев ладную работу, точеный
каблук - не попортить бы! Набил сеном, устроил сушить в вольном тепле.
догорая, хозяйка вставляла новую. Огарки с шипом падали в лохань с водой.
Тараканы метались по столу, нежданно потревоженные в этот их тараканий час.
Но от устали не было даже брезгливости. Кое-как поужинав, повалились кто
где. Боярину хозяин отдал единственную в избе деревянную кровать, куда Иван
Кузьмин лег вместе с сыном Юрием. Ключник и холопы устроились на полу на
сене. Наконец, убрав со стола и погасив последнюю лучину, поворочавшись,
улеглась и хозяйка, тоже на полу, у порога, рядом с хозяином.
женских тел, запах конского пота от попон, еще какие-то запахи. Стало опять
слышно, как в лесу что-то ухает и кричит протяжно.
худа!
Не вставая, он следил с кровати, как возится хозяйка у печи, низко
пригибаясь, ворочая ухватом горшки. Дым сизой колеблющейся пеленой висел под
потолком, наполняя горницу до крохотных волоковых окошек, трудно уходил в
дымник. Ивану Кузьмичу не доводилось о сю пору жить в курной избе, и он с
завистью вспомнил изразчатую печь в новгородском тереме своем, удобные
лежанки, чистые горницы... Дым опустился до кровати.
пропела:
воротятце... Липа, слей на руки!
Глуховский Дмитрий
Мурич Виктор
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Посняков Андрей