Давыдович получил в обход князя, но ежели по годам рассудить, то государь и
тут прав. Торопятся, торопятся тверичи! С наше бы послужили сперва! Но каков
князь?! Можно бы и шепнуть о том при случае... Только сошлет ли его Иван?
Нет, поди, не сошлет!
Власть великого князя Московского нам всем силу дает. Одна голова, один
кулак! Эко: сто восемьдесят тыщ скопилось на Оке ратного народу! И все
вместях! А без князя Ивана енти бы сто восемьдесят тыщ ноне друг с другом
резались! На землю скуп наш государь - это да. Да ить без того у него и
власти не будет!
противу? И сейчас на пиру задремлет - дыхнуть не смеют, а дальше что?
Стрига примирительно. - А неправоту творить... То право государево, от Бога
дадено! Опять же, когда неправоту многие творят, как вон в Новгороде
Великом, земле от того не легше!
вороги. Орда поганая.
Оке. Сам царь татарский, писал московский летописец, придя к берегу и видя
полки великого князя аки море колеблющиеся, в доспехах чистых, серебром
блистающих, зело вооруженные, начал помалу отступать от берега, "страх и
трепет нападе на него", и побежал "в нощи, гоним гневом божиим".
третьего августа Иван Третий воротился в Москву с бескровной победой.
***
прибыл в Любек, чтобы там сесть на суда до Колывани.
сентября умер Юрий Васильевич, старший из братьев великого князя Ивана.
с епископами сарским и пермским. Юрия погребли в церкви Михаила архангела,
рядом с предками, князьями московского великокняжеского дома. Удел покойного
брата - Дмитров, Можайск и Серпухов - Иван Третий взял себе. Это породило
решительную смуту в братьях, и Ивану пришлось поделиться с ними.
земель и доходов московских.
Рождества Христова. Несмотря на траур, свадьба великого князя приближалась
своим чередом. Двадцать первого сентября Софья со свитою сошла на берег в
Колывани. Шестого октября она была в Юрьеве, одиннадцатого - во Пскове, на
русской земле. Здесь ей была устроена почетная встреча, и царевна оставалась
неделю.
для утверждения истинной веры на Москве. Кардинал ехал в варварскую страну
просвещать заблудших. Перед ним везли латынский крест "крыж", знаменующий
всем значение его миссии. Об этом "крыже" вести дошли на Москву, и
возмущенный митрополит Филипп, явившись к великому князю, предложил
выбирать, кто ему дороже: он, русский митрополит, или легатос со своим
"крыжом", и пригрозил, что, ежели легатосу позволят явиться в Москву с
"крыжом", он в тот же час покинет Москву "другими вороты". "Понеже бо,
возлюбив и похваливый чужую веру, то своей поругался есть". Поезд Софьи,
которая ничего еще не знала не ведала, был остановлен в пути и чуть не
обращен назад со срамом. К счастью для Софьи, у легатоса хватило ума долго
не упираться, а Иван Фрязин, хлопотавший более всего о почестях легатосу,
вовремя сообразил, что он уже снова не в Италии, а в земле великого князя и
даже сам крещен в православие. "Крыж" был спрятан, и путешествие
продолжалось.
с кем и ни с чем. Наследница византийских кесарей давно чувствовала себя
старой девой. Ах, она бы дала руку кому угодно! Она уже и вправду начинала
стареть. Итальянские острословы издевались над ее толщиной и над ее бедными
приемами. Зоя дурнела, еще больше рыхлела, ночами плакала в подушки. Далекий
Московский государь, кесарь греческой веры, владелец огромной, как сказывали
ученые греки, страны - это было больше чем счастье, это было спасение.
Позади оставались ненавистные Орсини, тщетное ожидание брака, унизительное
положение царственной бесприданницы, зависть к братьям, беспутно
транжирившим несуществующие доходы, ядовитые пасквили и остроты гуманистов,
что, ухмыляясь, передавала ей потом итальянская прислуга. Позади - страшный
папа римский, все хлопоты которого только о воссоединении церквей. Она
низила глаза перед легатосом Антонием. Она ждала. С ней ехали и свои, греки.
На далекой Руси ученые люди легко говорили по-гречески. На далекой Руси ее
хотят называть Софией, пусть так!
деревянные дома, больше, гуще, выше, и вот показался город, как венцом
обведенный каменными стенами. Все было белым и солнечным. Белые деревья с
веселой желто-оранжевой листвой, белые стены города, голубое,
звонко-холодное в белых облачках небо, белый храм на горе и красные наряды
горожанок, и красный, праздничный, звон колоколов. Берег, когда переезжали
реку в лодьях, был весь покрыт народом. Белые, розовые лица, сияющие глаза,
золотые ризы духовенства - все веселило Зоино сердце. (Софья, Софья теперь!)
И уже чужим и нестрашным показался папский легатос в пурпурной мантии и
перчатках, на которые с удивлением, как отметила Зоя, больше всего
посматривали горожане, всем видом показывавший, что приехал в варварскую
страну. А там - эта толпа народа, и крики, и колокольный звон, и такие
добрые лица! И она решилась. В храме, куда их провели прежде всего и где
кардинал Антоний презрительно не замечал местных варварских живописных
изображений святых, Софья (мудрость!) тихим голосом приказала - да, впервые
приказала! - ему почтить образ Богоматери. Антоний удивленно оборотил лицо к
прежней молчальнице, но спорить не стал и с брюзгливой неохотой приблизился
к образу.
придворных, всех их, спихнувших ее, наконец, сюда, чтобы облегчить себе дело
объединения церквей, и бросивших на произвол судьбы дядю императора, и
покойного отца, несчастного деспота Морейского!
голову, когда вельможи в широком и дорогом русском платье, с поклонами,
произносили слова своего языка, то твердого, то мягкого. Зоя никак не могла
уловить эти переходы. Он был певучее немецкой речи и чем-то сходен с говором
македонян, слышанным Зоей в молодости.
листья. Холодный воздух обжигал лицо. Дороги твердели. Тонкие острые льдинки
ломались под ногами коней. Приближалась зима. Софью кутали в дорогие меха.
Даже простые люди ходили тут в меховых овчинных одеждах.
дворяне и начался спор из-за креста. Вторично она вмешалась, бросившись, как
тигрица, в бой за свое счастье. Да, она тоже хочет, молит, настаивает,
приказывает, наконец! К тому же лица московских дворян отнюдь не были так
добры, как лица псковичей, да и нигде по дороге московиты не простирались
ниц перед "крыжом" легатоса. Шел снег. Дворяна были в оружии.
задуманное им, не состоялось. Уже без всякой надежды на успех он тронулся
дальше, в душе осуждая папу с его наивной верой в то, что этих язычников
можно обратить в лоно римской церкви.
ей было не до того. Не разобрала она и тонкостей встречи, в церемониале
которой были искусно соблюдены и непременное требование митрополита Филиппа
о главенстве независимого православия, и сдержанность по случаю недавнего
горя в великокняжеской семье, и пристойная случаю торжественность.
Филипп, в облачении, благословил ее и присных православным восьмиконечным
крестом. Это было и приветствие, и достойный ответ на "крыж" легатоса.
оробела. Впрочем, похудев, посвежев и разрумянившись в дорогах, Софья очень
похорошела. Княгиня Марья приняла ее милостиво. Да и никто не собирался
отсылать назад Софью Палеолог, племянницу последнего византийского
императора. Жених был высок ростом и благовиден собой, с густыми грозными
бровями. Царственный спаситель от нищеты и глума, он и в самом скромном
облике показался бы ей красавцем, теперь же у нее сладко заныло сердце и
закружилась голова.
не было принято во внимание совсем. Потом ее провели в чудную, верно,
строящуюся церковь: стены были каменные, а внутри стен стояла другая
церковь, деревянная, и в ней служили.
Риме. После литургии состоялось венчание. Венчали "благоверного великого
князя Ивана Васильевича всея Руси с православною царевною Софьею (ей
переводили слова), дщерью Фоминою деспота Аморейского, а сын той Фома царя
Мануила Цареградского, брат же царя Ивана Калояна и Дмитрия и Констянтина".
Конан-Дойль Артур
Корнев Павел
Суворов Виктор
Курылев Олег
Володихин Дмитрий