рушить вече и порядки городские, не отбирать смердов от города.
усмехнулись, разом поднялись и вышли доложить о том государю.
всю свою многовековую историю. Владыки Новгорода Великого оставляли себе уже
только тень власти, но и тень власти прежнего Новгорода была ненавистна
Ивану Третьему.
уничтожено в первую очередь.
от них, от имени государя заговорил Федор Давыдович:
били мне, великому князю, челом ты, наш богомолец, и наша отчина Великий
Новгород, зовучи нас себе государем, да чтобы мы пожаловали, указали своей
отчине, каковому государству в нашей отчине быть. И я, князь великий, то вам
сказал, что хотим государства на своей отчине, Великом Новгороде, такова,
как наше государство на низовской земле, на Москве. А вы нынеча сами
указываете мне и чините урок, какову нашему государству быти. Ино то какое
же мое государство будет?!
пусть тогда пожалует государь свою отчину, Великий Новгород, объяснит,
какому их государству у нас быти, занеже их отчина, Великий Новгород,
низовских законов и пошлин не знают, не ведают, как государи великие князи
государство свое держат в низовской земле?
требует Московский государь, но при старостах черных людей самим, как того
хотел Иван Третий, предложить отменить вече они не могли. Участь Никифорова
и Овина у всех еще была свежа в памяти.
объявил послам князь Иван Юрьевич:
житьим и черным людям, тако глаголет: что били челом мне, великому князю,
чтобы я явил вам, как нашему государству быти в нашей отчине, ино наше
государство великих князей таково: вечу и колоколу вечному во отчине нашей,
в Новегороде, не быть, посаднику степенному и посадникам не быть, а
государство и суд, все нам держати. И на чем нам, великим князем, быти в
своей отчине - волостям, селам и землям, тому всему быти, как и у нас в
низовской земле. А которые земли наших великих князей издревле, от прадедов,
бывшие за вами, а то бы все было наше. А что били челом мне, великому князю,
чтобы вывода из новгородской земли не было, да у бояр новгородских в отчины,
в их земли, нам, великим князем, не вступаться и мы тем свою отчину жалуем.
Вывода бы не опасалися, а в вотчины их не вступаемся, а суду быть в нашей
отчине, в Новегороде, по старине, как в земле суд стоит.
то всхлипнул, не то подавился проклятием, весь на мгновение исказившись
лицом. Харитон, до этого часа веривший великому князю, побелел от
возмущения. Захар Брех тоскливо оглянулся на сотоварищей, заглядывая снизу
вверх в их суровые мрачные лица, и Федор Лытка, опустив голову, молча
заплакал, не шевельнув лицом, не испустив ни вздоха, ни стона, только
прозрачные капли сбегали у него по щекам, исчезая в светлой кудрявой бороде.
***
миг. С утра до вечера толпились на вече мужики. Сюда приходили со стен
сменившиеся сторожи, обсуждали всякую новость, рассуждали сами с собой:
открылсе.
торгу, вплоть до Рогатицы. Толпа все густела. Новые подходили из Плотников и
с Софийского заречья. Ждали послов.
вечевой избе. Отворачивая лица, слезали с коней, заходили внутрь. Новый
вечевой дьяк, избранный взамен Захара, появился на крыльце.
руку.
высоким голосом дьяк и поперхнулся. Справившись, докончил отрывисто:
править ему у нас, как и на Москве, самовластно!
клубков над площадью. Потом началось шевеление, ропот, кругами, шире и шире.
Распространяясь, он перешел в крик:
него, как давеча, в Думе государевой, текли слезы. Он не говорил ничего, но
от ближних, что видели эти слезы, пробивающиеся по заиндевелым щекам и
льдинками застревающие в курчавой, седой от мороза бороде, к дальним рядам,
до самого края площади, больше, чем от слов, сказанных вечевым дьяком,
доходил смысл сказанного и содеянного государем. Федор, так и не сказав
ничего, кивнул головой, поднял руку, махнул и, закрыв глаза, поворотился,
сгорбившись. И разом тысячеголосый стон пролетел над толпой.
все тут! Боярам только вотчины дали, а вече и суд и все под Московского
князя!
Выкрикнул: "Не допустим!" - и смолк.
рассказал, что и как было. Что самого государя не видели, но бояра выходили
к нему спрашивать каждый раз и что надежды на то, что требование убрать вече
пересмотрят, нет никакой. Он повернулся.
Не басурманам, не латинам на поругание, а своему православному государю
нашему, князю великому в руце предаем мы судьбы наши... Князь великий
помилует, яко детей своих... Со смирением встретим крест свой, уймем
гордыню...
государя пригороды подавали. То наше, великих бояр, право было и наша
власть. Всем поступились, вече бы и посадника сохранить! Старосты ваши
скажут пускай, при них и говорка велась! И все уже делали, все испробовали
до конца... Сила не наша! Помириться надоть!
мужиков, вырвалась из толпы, закусила губу. Слезы, бабские, непрошеные,
рвались из глаз, повойник с платком сбился в сторону. Она взбежала на
вечевую ступень, оттолкнула Короба.
запавшие глаза, резко пролегшие морщины щек.
ведем?! Смирение?! Кто не смирен пред Господом? Кто из вас, из малых сих,
гордынею обуян? Здесь о воле речь! Не вотчины, волю нашу новгородскую отдаем
в руки Москвы! Честь нашу мечем под ноги Московскому князю! Нашу гордость,
свободу и жизнь!
серебряным лебединым кликом заплескал над площадью, далеко разносясь в
морозном воздухе, над притихшей громадой толпы.
суд, на бой, отнимут у вас! И вече, волю народную, волю граждан великого
города, отберут! И что будет, что станет с вами, что сохранится от вас? Что
будет с сильными боярами вашими? Что будет с тобою? обернулась она к Коробу
и другим посадникам, которые слушали Борецкую, не осмеливаясь прервать. -
Земли оберегаете? Вотчины? Не убережете! Без силы ратной, без мужицкого веча
отберут у вас и земли, и права! И ты, Яков, и ты, Филат, сколь ни хитер, а
не убережете ничего! Да и вы все: житьи, купцы, горожане, у кого ни есть
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Маккарти Кормак
Эриксон Стивен
Доставалов Александр
Курылев Олег