верил. Набежали соседи, каждый стал советовать свое.
дело!
отчаялся совсем.
сказывала про ихнее житье. Федор слушал и не слушал. Лежал, и редкие слезы
скатывались у него по щекам, благо в темноте не было видать.
в Данилов монастырь, поспрошать, и столкнулся с братом на переезде. Они
даже проехали мимо друг друга, но оба разом заворотили коней. Соскочив с
седел, обнялись. И прежде чем Федор успел раскрыть рот, Грикша вымолвил:
кусты, привязав коней. Здесь, у редких клетей, бродили гуси. Сзади
подымались зеленя. А Москва вся стояла на виду, на той стороне, вздымая
рубленые башни и прясла стен, из-за которых отсюда едва вытарчивал
новорубленый терем князя Данилы.
искал не тех, кого нужно. Грудной ребенок у Фени умер еще дорогой, до
Москвы, потому никто из соседей и не знал, что детей двое.
ушел. И не знал, где они и есть! А Яшка запряг - тоже все бросили, в одних
шубах - и погнал туда, к Звенигороду. Где-то, бают, на озере отсиделись,
за Рузой... А воротились, я тут их и нашел. Ойнас твой прямо в монастырь
привез... Дак страшно глядеть было. Кору там ели, говорят. Я их в Красное
Село отвез, там подкормились немного, а нынче в Переяславль тронулись.
Маненько ты не застал.
умней станет вдругорядь! Тут, на Москве, свой дом отбить, и то подумаешь
преже. Народ всякий. Тебя кто принял-то? А, чеботарь! Ну, он мужик
тихий... А ты учись, учись, Федор, ты все по-своему, а люди злы, съедят!
- Ты етто. Переезжай ко мне. Ужо потеснюсь.
построиться! И не буду. Князь Андрей не последнее чудо учудит.
все зелено и весна. И Москва показалась даже красивой. Высоко, на горке!
после ледохода мосту. Грохотали телеги. Настил дрожал и покачивался под
колесами и копытами коней. Пешие теснились, стараясь обогнать медленные
повозки, проскакивали по самому краю, у воды. Высоко на горе стояла
бревенчатая стена. Тут, с берега, она уже все закрыла, и верха и кровли.
Видны были только дощатые свесы да шатровый невысокий верх проездной
башни.
Кремник, подымались на взгорье вдоль кожевенных рядов. Грикша искоса
глянул на брата, вздохнул:
город.
Грикша угрюмо кивнул.
Константин Углицкий сядет на Ростов. Это к добру. Они с князем Андреем в
ссоре. Ты там вызнай, сестра-то наша жива ай нет?
детских лет. Глаза не верят, глаза знают, что вот там и там подымались
хоромы, тут - церковь, <шатровый верх>, а там клетская, <дивная>, как
называли ее на посаде. Эта гора щетинилась крышами, там был торг, тут -
княжой двор...
клети, кровли, верхи, - там сейчас только небо, гладкое место, да глиняные
развалы печей, и угасшие головни на земле. Кое-где в небо подымался еще
медленный ленивый дым, что-то тлело уже вторую неделю под пеплом.
озера от Горицкой горы до рыжих, опаленных пожаром валов Переяславского
детинца. Городня на валах тоже обгорела, порушилась. Люди копошились там и
тут в золе, искали остатнее добро. Людей было мало, то ли не воротились,
то ли ярославский князь увел с собой во полон.
ничего, проехал в бывшие ворота - сейчас пустой, обгорелый разрыв среди
двух крутых земляных осыпей. И тут было еще более жутко. По кругу тянулся
черно-рыжий от огня городской вал, а внутри был только пепел, ровное поле,
покрытое пеплом и золой, и среди пепла, придвинутый к краю, стоял, весь в
саже, каменный собор. Собор уцелел, обгорели только верха. От княжеских
теремов не осталось и следа. Шагом ехал он по этому пустому месту и
оглядывал ровную круглящуюся линию валов и второй разрыв - вторые
сожженные ворота - там, впереди, все это густо застроенное тянущимися
вверх крутыми хоромами место, место торга, Красную - теперь черную -
площадь перед собором и дворцом, дворцом, которого нет. Во всем этом: и в
черно-сером пепле, и в пустоте круглящейся ровности городских валов, и в
одиноком величавом соборе князя Юрия Долгорукого - была какая-то неживая и
страшная красота. На миг представилось, что люди сюда уже не придут, что
дожди сгонят черную копоть со стен собора и добела отмоют белый камень, а
склоны валов порастут зеленой травой, поосыпятся. Мудрые вороны рассядутся
на зеленых склонах, из земли потянутся березки, а потом рухнет собор,
дерева оплетут корнями белый камень. Ели и сосны вырастут на валах. И
только круг более густого леса да иногда глиняный черепок на земле, под
бором, будут напоминать путнику, что здесь была жизнь, стоял город, жили
люди - Русь.
он узнал знакомого княжеского дружинника. Поздоровались. Тот махнул рукой.
Выехав из вторых бывших ворот, Федор направился в рыбачью слободу,
выгоревшую только наполовину. Здесь курились печи, сновали люди, рыбаки
починяли челны. Знакомый боярин Терентий обрадовался Федору, даже забыл
про чины, обнялись. Поговорили о князе Иване, что, похоронив отца, уехал к
Андрею добиваться Переяславля.
пока возведут хоть какое жилье. Тело Дмитрия положили в соборе. Федор,
простясь с боярином, воротился в город, подъехал к собору, спешился,
обнажив голову, зашел внутрь. Долго стоял перед гробницей князя без
мыслей, без дум. Потом поцеловал гроб. Приложившись к иконе святого
Дмитрия Солунского, вышел вон. Служка потащился следом за ним. Федор
оглядел собор, кивнул:
ответа, надел шапку, сел в седло, тронул коня.
все-таки, подъезжая к Княжеву, Федор надеялся увидеть свой дом целым. Он
приподымался на стременах, ловя знакомую кровлю. Кровли не было. <Сжег
Козел!> - зло подумал он. Не было и другой высокой кровли, Прохорова дома.
Деревня выгорела до пруда. Только там, за прудом, уцелело несколько изб и
клетей.
поваленную ограду. Заводной, вслед за первым, тоже переступил, высоко
подымая ноги, фыркнул, ноздрями втягивая запах гари.
теперь! Несколько раскатившихся черных бревен... Он подъехал к тому месту,
где был амбар. Так и есть! Яма разрыта, хлеб, значит, украли.
опустив голову, вынюхивал землю. Заводной, поглядывая на хозяина, поводил
ушами.
опамятовался только, когда услыхал крики и увидел старуху, что, хромая,
бежала по улице. Он вгляделся, спрыгнул с седла. Мать с воем бросилась к
нему в объятия.
ревела, утопив лицо у него на груди, то, отстранясь, ощупывала руками его
Конан-Дойль Артур
Андреев Николай
Андреев Николай
Белов Вольф
Куликов Роман
Акунин Борис