разны, а в природе смешаны, и не может быть покоя без движения и движения
без покоя. Вот звезды: вечно движутся, а с мест не сойдут! Взгляни! И у
людей, у зверей, у травы, у всего свой срок и предел. И вс° вместе! Все
связано, и все предназначено от начала начал. Так вот мудрецы глаголют!
братниных слов.
человек! Вот если бы я не отвез князю грамоты...
приказать даже князьям, отлучить кого от церкви. Вон владыку ростовского
Игнатия чуть сана не лишил! От его воли много зависит!
умещалось. Вот небо, звезды, и все божьи ангелы там, все нерушимо, все
стройно... И зачем же тогда мы? И рождены, и брошены в мир?
Научишься все принимать, как есть.
медленно поворачивался. Звезды передвинулись. Крупная звезда вдруг
сорвалась и упала, прочертив мгновенный голубой след. Федор не поспел
задумать желание. Пора было возвращаться. Они загасили остатки костра,
собрали мережи и рыбу. Вода у бортов глухо булькала.
Перевернет!
вымолвил:
никуда боле не девать! В нашей семье чтоб!
Федора. И Федор просто посидел с будущим свояком за корчагою пива.
Поговорили о конях, о том, о сем. Чужой был мужик. За что-то любит сестра?
Или просто кто-то нужен? Договорились ждать Святок. Федор как чувствовал,
что на свадьбе сестры ему не гулять.
Дмитрием, ростовским епископом Игнатием, владимирским епископом Феодором и
новгородским архиепископом Климентом. Здесь, в Переяславле, митрополит
киевский и всея Руси начал изнемогать. Он устал, устал не столько плотью,
сколько духом. Едучи из Киева в Суздальскую Русь, думал отдохнуть, вкусить
плоды посеянного и застал землю в борении и скорбях. Продлится ли жизнь
духа здесь, на этой тверди? Не потухнет ли слабый огонек веры под бурями
зла и жестокости, что облегли владимирские грады и души людей, сущих
окрест?
свершить свыше. Укрепил значение церкви здесь и в Орде, перед ханом.
Защитил ее от гибели в самые мрачные годы безвременья и утвердил ясные
правила на грядущие времена. Смирял князей, миловал, побеждал низкие
страсти корысти и себялюбия, учил и наставлял, не уставая. Его трудами
спасено то, что, как далекий огонь в ночи, указует путь заблудшему
путнику. И он наконец изнемог.
раз увидать голубые небеса и серебряную россыпь снегов далекой волынской
родины, мягкие увалы Карпат, расписные платки и розовые лица тамошних
селянок. Он велел увезти тело свое в Киев и похоронить там. Распорядился
добром, сделал последние внушения епископам и причту. Приходя в сознание,
вновь призывал к себе князя Дмитрия, наказывал ему: <Ты глава!> Но долго
говорить уже не мог. Он даже не был сильно болен, видимо, простыл, а
главное - устал. Уже не мог объяснить вразумительно последних своих
заветов архиепископу Клименту и князю Дмитрию, которых вызвал к себе перед
смертью, и долго молча глядел на них, переводя взгляд с одного на другого.
Смежил глаза. Услышал осторожный шепот:
сделал отпускающий знак...
духовник. Внизу ждали, не расходясь, все три епископа: Игнатий и Федор с
Климентом, готовились отпевать. Служка появлялся время от времени на верху
лестницы, молча отрицательно крутил головой, скрывался. Но вот, появившись
в очередной раз, молча остановился и медленно осенил себя крестным
знамением. Произнес, уже не сдерживая голоса:
скрижали, писанные нечеловеческою рукой.
облачной пелены, и пушистою невесомою ризой укрывал холодную осиротелую
землю.
землю лились холодные искры - безмолвный огненный дождь. И от безмолвия
летящих огней было еще страшнее. <К мору, к войне ли! - говорили,
покачивая головами, старики. - Уж к худу, к хорошему такого не быват!>
дерев и смотрели на горний пожар. Облако, багровое, громоздилось, пухло,
крутилось, выбрасывая изнутри снопы холодного небесного огня. Алые и
зеленые волны прокатывались по черному небу. Выше, выше, вот они стали
меркнуть, тускнеть; облако редело, распадалось на отдельные столбы света,
от него откатывались вертящиеся разноцветные колеса, вот оно стало
тонко-прозрачным и погибло. И тьма сомкнулась разом, глухая, непроглядная.
Только уж спустя минуты начали просвечивать в ослепленных глазах холодные
капли звезд.
Ты жанись, Федюша! Мне сердцу спокойнее будет.
бьет? И бьет, так она не скажет!
скрипучему снегу в темноту. А он еще долго стоял, глядя ей вслед, и не
чуял холода, забиравшегося за воротник.
полозья саней, розвальни одни за другими, скатываясь с горы, вытягивались
по дороге на Купань и дальше по Нерли к Волге, прямым путем через Тверь и
Торжок. Федора взяли в дружину, но сейчас он снова был послан гонцом в
Москву торопить Данилу Лексаныча. Он скакал день и ночь, меняя коней. В
Москве свидеться с Данилой (чего он втайне хотел) не удалось. Данила с
дружиной уже ушел к Дмитрову. Федора встретил давешний боярин,
Протасий-Веньямин:
Гомон гомонился. На разъезженном, рыжем от конской мочи снегу хлюпали
копыта, проносились легкие боярские рысаки и тяжело скакали рабочие
упряжные кони. Грузили и увязывали припас - москвичи собирались домовито.
Пока Федор путался по Москве, на его глазах две рати с обозами ушли по
Волоколамской дороге, на Ржеву и Серегерский путь, а третий обоз - по
Дмитровской, вдогон князю.
посоветовал боярин, и Федор, убедясь, что московская рать уже выступила,
поскакал.
время, когда Федор с жадным любопытством подъезжал к незнакомому городу,
теперь все казалось уже одинаково, и, прикидывая, что Митрий Саныч с ратью
уже подходит к Твери и там, в Твери, ему и нужно ловить свой полк, Федор
беспокоился лишь об одном: не отобрал бы кто из бояр дорогую отцову бронь,
что была оставлена им в обозе.
идущие той же дорогою московские ратные обозы, и когда прибыл в Дмитров,
Данила Лексаныч с дружиною уже ушел оттуда, и Федор, мало передохнув и
покормив коня, поскакал дальше, в сугон за князем, к Твери, хотя ясно
было, что торопить Данилу уже теперь незачем, поскольку Дмитрий встретит
брата прежде, чем его догонит грамота, которую везет Федор.
всем об этом> - и, разумеется, смешная. Он только мельком видел Данилу,
закованного в броню, под шубой и в шлеме с низко надвинутым налобником.
Князь проверял строй дружины, и все были тоже в бронях. <Учит!> - понял
Федор, потому что никаких новгородцев под Тверью быть не могло. К Даниле,