сам. Избитый, глотая обидные слезы, Юрко вздумал было напомнить о своих
правах.
наследника, вытащил за шиворот из дверей. По двору как раз проходил
спившийся боярчонок, которого не успели услать на село, о чем велел Данил,
но тут как нельзя лучше пригодившийся. Данил показал бородой:
От него и нынче несло брагой.
станешь!
столе!
сосредоточенно веял собранное зерно.
собранное и провеянное зерно. Сперва показалось просто, даже весело, но
скоро руки начали отваливаться, глаза заливало потом, он тихо выл, но уже
знал, что отец спуску все равно не даст, а Данил только подсыпал да
подсыпал в отверстие жернова новые горстки ржи и словно не замечал
усталости сына. Когда уже, изнемогая, Юрко отваливался, готовый потерять
сознание, отец брался сам, но чуть Юрко приходил в себя, снова передавал
ему рукоять мельницы. Овдотья забегала поглядеть, пожалеть сына, но Данил
только цыкнул на нее - разом исчезла. Он заставил-таки Юрия домолоть до
конца, хоть мальчишка даже с лица спал и глаза провалились. Когда уже
кончали, откуда ни возьмись, явился Сашок, хотел потрогать муку.
Юрко. Дали помолоть и Сашку. У него хоть и руки не доставали, но, с
помощью отца, намолол-таки горсточку. После замешивали тесто. Юрий,
передохнув, въелся в работу, уже месил из всех силенок. Квашню поставили в
тепло и прикрыли рядном. Юрко поминутно бегал смотреть, как подымается
опара. Даже ночью просыпался, спрашивал про свой хлеб. Утром выбежал еще
до завтрака. Холоп-пекарь умело поправил слепленный княжичем каравай, Юрко
сам пальцем сделал крест на нем, чтобы не перепутать. Затем хлебы
поместили в печь.
Юрию. Когда уселись за стол, после молитвы, Данил задержал руку и
торжественно подал нож Юрию. Тот, прижав теплую ковригу к животу,
сосредоточенно, хоть и неумело, покраснев лицом, стал резать. Кое-как
отвалил первый ломоть. Приостановясь, поднял голову:
утерпев, наказал Сашку:
спросил его:
воюй! Спи!
дня подряд проговорив ни о чем и наградив конями, портами, соболями и
куницами всех и каждого из татар в отдельности, сплавил их наконец в
Переяславль и был очень доволен собой. Известию о приезде Михайлы он
обрадовался еще больше. Все-таки пополох его рати на Пудице был обиден, и
то, что к нему первому пожаловал тверской князь, приятно утешило
тщеславие.
и богаче Москвы, знал он, прикидывая доходы с торговли, и то, насколько
сильнее и богаче. И это <насколько> было настолько много, что ни Андреев
Городец, ни братний Переяславль уже не равнялись с Тверью, ни даже Углич,
Ростов или Кострома. Один Новгород еще превосходил ее. Ну, Новгород был
городом особым, с которым не сравнивались никто и ничто. Даже и в
заморских-то землях таких, почитай, поискать! Ежели бы тверской князь
сумел подчинить Новгород себе, то без спора следовало согласиться на то,
чтобы отдать ему и великое княжение. Вот как Данила понимал Тверь. И порой
удивлялся: почему этого не видит Дмитрий? Ведь и нынче, собрав войска из
четырех княжеств да еще помочь из Новгородской земли, едва одолели
тверичей!
разницы!) и молодшего по лествичному счету (Михайле Данила приходился
двоюродным дядей) тверского князя как можно лучше. Вершников с Протасием
услали встречать гостя на Сходне. Дружина и городовые бояре приоделись в
лучшие порты. Начищенное оружие блестело как лед. Были прибраны и
разметены улицы, по которым должен был ехать тверской князь.
ли тот его отцом - но он ведь самостоятельный князь! Или старшим братом?
(Хоть по лествичному праву волен звать старшим братом одного Дмитрия.) Или
просто братом? Но это было бы уже и обидно. И еще: поклонится ли Михаил,
поцелует ли в плечо как младший, или им надо расцеловаться как равным? И
снова представлялось и так и этак.
княжой, как пишут на иконах, шапке. Нынче и корзно и шапки такие уже
выходили из обычая. Дмитрий так уже не носил. Разве алые верха шапок
сохранялись. Но и то их шили по-иному - с разрезом впереди. И вместо
корзна надевали опашень или вотолу, так было способнее. Черный тонконогий,
крутошеий конь Михаила, что высоко подымал ноги в серебряных подковах и
шел словно танцуя, тоже будто соступил со старинной иконы. Тверская
дружина была вся разодета в меха и цветное платье из иноземного сукна.
вниз. Ежели его Михаил и поздравствует как равного, все же не столь
прилюдно. Детинец, или Кремник (бояре называли так и так, и сам Данил не
мог решить, звать ли ему свой город, как в Новгороде, Детинцем, то ли
Кремником), был полон народу. Сбежалась вся Москва. (И тоже старики
тутошние звали Москов, и Данил думал порою, что так-то вроде и лучше,
город все-таки!) Лезли, осаживаемые, на самый путь.
подниматься по ступеням. Он глядел открыто и уже улыбался слегка, и Данил
не выдержал, улыбнулся. Здравствуясь, Михаил отдал поклон и назвал его
старшим братом, и Данило совсем повеселел.
в кругу семьи. Юрко вылез-таки:
смущением Данил. Михаил, однако, не взял во гнев или не показал виду. Он
передал подарки. Данилу дорогого коня и икону киевского древнего дела в
дорогом окладе с самоцветами.
понимал. Его московские мастеры писали недавно большого <Спаса> для
монастырской церкви. <Спас> показался ему как-то мужиковат. Данил гадал:
показать ли икону Михайле? Хотелось себя не уронить, и было любопытно, что
скажет тверской князь.
Ксения Юрьевна. Не были забыты и дети. Семилетнему Юрию, кроме игрушек,
Михаил поднес княжескую шапку, и Юрий набычился и зарделся весь, едва
выдавив: <Спасибо>. Потом ясно взглянул на Михаила:
Овдотья вечером остудила:
мельницы да конюшни на смех кажут!
мать век с купцами, должен понять!
смеется ли тверской гость? Нет, молодой тверской князь вникал во все с
видимым интересом. Хвалил коней, даже заметил, как чисто в стойлах - оба
прошли, не замарав цветных сапог. Подивился, как расстроился город. Новым
селам тоже подивился.
нам. Бона! Дотоле был лес! А нынче распахали. Да тут на самой на
Боровицкой горе был бор. Я еще застал дерева, а нынче, как стену срубили,
так уж и последние снять пришлось.
не слишком ли он все откровенно показывает тверскому князю? Ключи били под
горой, ниже стены. Он смолчал, а про себя прикинул, что надо поставить
Шилова Юлия
Корнев Павел
Лукин Евгений
Браун Дэн
Самойлова Елена
Афанасьев Роман