одиночества Андрей не почувствовал даже тогда, при смерти Семена.
Постепенно дрожь умерялась. Он распрямился. Косо поглядев на ложе, поднял
непослушную руку и ударил в било. Вбежали сенные боярышни. Загомонили.
Раздался высокий женский крик. Князь круто поворотился и вышел из покоя.
Молодой Иван Жеребец - Андрей, вперяясь, искал в нем черты отца, старого
Олфера (<И Олфера я выдал!> - подумал Андрей, глядя в преданные, какие-то
всегда яростные, чуть сумасшедшие глаза младшего Жеребца). Поседевший и
сгорбившийся, совсем не царственный, с потерянным лицом, тесть, Давыд
Явидович...
Андрея поднял голову. - Половину Нижнего забрал у меня Дмитрий! А вы? Что
вы?! Что ты, Давыд? Что молчишь?! А ты, Иван? Есть ли у нас дружины? Князь
ли я еще? Или все отшатнулись от меня?
тише, - после... Ты, Давыд, сам поедешь в Орду.
летописец, бысть знамение страшно на небеси, стояше бо на воздусе, яко
полк воинский, на полуденье, тако же и на полунощье, тем же подобием>.
власти Ногая, и, говорят, одолевал.
шурину удалить жену, принявшую <веру арабов>. Ногай захотел вмешаться,
Тохта не позволил, защитив шурина. Затем последовали споры о власти.
Ордынские эмиры начали перебегать от одного к другому, как во время войны.
Хан и темник требовали выдачи беглецов, и оба не уступали друг другу.
Тохта, по-видимому, решил прежде всего лишить Ногая опоры на Руси, а это
значило, что он обратится против великого князя Дмитрия. К Ногаю на
переговоры уехал Михаил Тверской, поручив свой город матери и боярам.
Андрей с Федором Черным и все ростовские князья с новым епископом Тарасием
отправились к Тохте. Надвигалась зима, и наиболее дальновидные, ради
всякого ратного случая, потихоньку зарывали в землю добро и хлеб.
собирать полки. Невестка, ростовская княжна, все не могла разродиться.
Иван ходил потерянный, не думая ни об отцовых делах, ни о надвигающейся
войне. С ужасом глядел в искаженное болью лицо девочки-жены. Его прогоняли
от постели, где суетились женщины. Ребенок, моленный, жданный и отцом и
дедом, перестал шевелиться. В страшных мучениях молодая княгиня родила
мертвого. Повитухи объясняли, что сын задохнулся еще в материнском чреве.
Иван винил во всем себя.
Владимира, где он укреплял город. Он уже вызнал, что князья в Орду пошли
по совету Андрея с Федором Черным жаловаться на него, Дмитрия. Полки
собирались плохо. Дмитрий, оснеженный, с мокрыми от настывшего в пути льда
усами и бородой, прошел прямо к сыну. Иван сидел с мертвым лицом. Поднял
глаза:
что он и нынче будет резаться за власть, и мучался, что должен помочь,
поддержать его, и не мог: не было ни сил, ни воли.
в дверях. Иван подумал вдруг, что весь путь от Владимира до Переяславля
отец, верно, проделал, не останавливаясь, и его обожгло: там город, рати,
опять на Русь надвигается Орда, а он тут, со своею отдельною горестью...
Иван встал. Тотчас закружилась голова, но он справился с собой.
лежала, глядя огромными, беспомощно-укоризненными глазами, и Дмитрий ушел,
не в силах перенесть этого взгляда, в котором было одно только жалобное:
за что? - Нет, не мог он ни утешить ее, ни рассердиться за предательство
отца, ростовского князя, который, ни во что поставивши родственную связь,
всего год назад отпраздновав свадьбу своей дочери с его сыном, сейчас в
Орде выпрашивает рать на свата. У него дорогою, пока гнал коня, где-то в
душе шевельнулась даже жестокая мысль: не отослать ли теперь невестку к
отцу.)
умолк. Задумался. Приказал: - Пускай Окинф собирает окольную рать.
Городовую соберешь сам. Терентий тебе поможет. Я укреплю город - ворочусь.
Понимаешь, уже никому не верю... Люди бегут, страшатся татар.
одолеет опять! Не знаю, Иван! Не знаю уже ничего. В Новгород послано,
суздальский князь упрежден: ему из-за Нижнего с Андреем не сговорить. Быть
может, меня самого еще позовут в Орду!
Огромные руки. Иван, глядя на них, вспоминал, как отец ловко подбрасывал
его, маленького, этими руками и, представя их бессильно уложенными в
гробу, замотал головой:
Терентию с Феофаном сам накажу. Что еще содеется в Орде!
на шутку. Был в беспамятстве, а когда пришел в себя, понял, что все -
умирает. Он созвал сыновей, Окинфа Великого и Ивана Морхиню, ближних слуг,
дворского. На восьмом десятке лет и умереть было вроде пора. Прочли
грамоту, боярин причастился, соборовался. Слуги, иные, плакали неложно.
Холопам, что заслужили, Гаврило давал вольную, наделял добром. Отдохнув,
попросил оставить его наедине с Окинфом. Прочие, теснясь, вышли из покоя.
Гаврило оглядывал ражего, седеющего сына, что уже и сам имел сыновей,
справных молодцов.
Похоронишь когда, тотчас езжай к Андрею... Меня он не простит, за Олфера,
а тебя примет. Ты ему надобен. Семью бери сразу. Митрий князь в гневе
страшен...
крестик у тебя?
торопись... Татары близко... Нет, не выстоит!
воротит, и земли, и добро... Иначе погубит тебя Жеребец... За отца. Отца
его я... На духу того не сказал... Олфера я убил! Душно... Пить подай!
умирающего чарку с кислым квасом. - Ты того... батюшка...
Нет! - Ясно поглядел на сына строгими глазами: - Отравил я его. В шатре.
Ивану Жеребцу не скажи...
заползали по одеялу.
услышал бы кто?> Он низко склонился над отцом, придерживая его за голову,
чтоб не метался. Тот вдруг захрипел, заоскаливался, выкрикнул:
руку сына, вдруг крепко сжал ее, аж до боли. Дрожь прошла последний раз по
телу, глаза приоткрылись и начали быстро тускнеть. Окинф отер холодный пот
со лба, дрогнувшей рукой закрыл глаза родителю и начал бормотать молитву.
Дверь скрипнула. Иван Морхиня просунул в щель костистую долонь и
большелобое, с рачьими глазами лицо:
Шилова Юлия
Круз Андрей
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс
Орлов Алекс
Жюль Верн