очистить захваченные Михайлой волости!
взглядывая на владыку, выжатого, полумертвого, но сумевшего заключить
договор на всей воле московской.
твердо пояснил Алексий.
Ржеву пока не трогаем, - прибавил он, помолчав.
Ежели Ольгердовы послы подписали все это, стало, Ольгерд предал Михайлу
Тверского... Почему? Или Ольгерд почел князя Михайлу настолько опасным
себе? Или послов литовских переубедил владыка Алексий? Но тогда...
проговорил:
грамота. Даже ежели он с нею не согласит! Ольгерду надобен мир с нами. Нам
с Ольгердом - еще более! Михайло теперь один. Пока один! Мыслю, не будет
большой войны...
этого измученного переговорами, полумертвого в этот час человека
по-прежнему зависят судьбы народов, княжеств и государств! Леонтий тихо
присел, сложил руки на коленях, с ужасом и восторженным обожанием взирая
на Алексия. И слабая, чуть заметная улыбка, вернее, бледный окрас ее,
явился на пергаменных чертах истинного хозяина Московской Руси.
так-то, Леонтий! Ты собрал грамоты? - примолвил он. - Ужинать я не буду.
Поди покличь служку, пусть меня приготовят ко сну!
Получив от своих доброхотов список перемирной грамоты, тот пришел в
ярость. Литвин предавал его! Предал, оставив в руках москвичей! Он
оказался ненадобен как великий князь ни Мамаю, ни Ольгерду. Ну, а земле?
Земле он тоже ненадобен?!
не скомкав список перемирной московской грамоты. Пока он - великий князь
володимерский, он и будет вести себя и добиваться своего как великий
князь!
узревши мужев лик. Столько дикой яростной силы было в его глазах, едва
заметивших супругу, едва замечавших уже дорогое некогда семейное тепло. Не
было тепла, семьи, дома: на него несло пожаром, и он шел отныне в пламя, в
огонь войны! Один. Без Ольгердовой и без Мамаевой помочи.
начали собирать ратников.
на княжескую Кострому. Михайло рассчитывал, взяв этот город, поднять
Бориса Городецкого и с его помочью идти к Владимиру. Замыслу этому не
суждено было осуществиться по многим причинам, в частности и потому, что
Борис Городецкий, изрядно потишевший за протекшие годы и связанный к тому
же Ольгердовым перемирным соглашением, не восхотел или не возмог
поддержать князя Михаила Тверского. Там, где Михаил только надеялся на
удачи, умудренный опытом Алексий заключал договоры, связывая возможных
противников грамотами междукняжеских соглашений.
сопровождаемая многочисленными пожарами.
жонки. Прося целый день лежала на могиле, билась в рыданьях.
страшился боле всего. Поняла скрытую муку супруга. Все-таки слишком много
было и горя и трудов прожито и содеяно вместе, а когда так-то - в
истинной, большой беде люди поддерживают один другого, не давая упасть.
бросал, недоделывал... Молчал. Прохора не было. Не было его удали, смеха,
сноровистых рук, бедовых глаз. Не было его толковой помочи при каждом
деле, не брался он за вершину дерева, ежели отец подымал комель, не
вострил топора, не сидел на противоположном углу недостроенной клети,
ловко, по-взрослому уже, тюкая топором... Прохора не стало! И избыть того
было немочно. Не стало, не было больше! Осталось - голос его, трудные
последние слова: <Умираю, батя!> - и вс°!
спала, уходившись за день. Спала, всхлипывая, Просинья. Спал Степушка,
внук, оставшийся сиротою после смерти отца. А он - не мог. И труд не брал
его. От устали гудели руки, ноги, спина, а сон не шел! Князя он не винил,
винил себя: надо было поболе беречь парня! Изредка по твердой, морщинистой
Онькиной щеке стекала, пропадая в бороде, одинокая, трудная слеза. Иногда
вспоминался дед. Раз, в полубредовом видении, подошел, присел рядом с
лавкою на сосновый чурбан, на котором Онька мастерил упряжь и все такое
подобное, огладил его лицо призрачною рукою.
сын-то? - вопросил. И Онька вспомнил, что дедо не видел его детей, не знал
их совсем.
домашних. - Доброй был сын, деловой!
черной умерла!
знают друг друга, не ведают токмо о живых, потому-то и приходят по ночам
глядеть да и спрашивать.
нехотя: - Дедо тут приходил, прошал...
косами, в одной рубахе, подошла, присела на тот же дедов чурак, привалясь,
охватила руками голову мужа. Он ощутил на лице мокроту ее слез. Пошевелил
головой, трудно стало дышать, она поняла, передвинулась, прилегла лицом на
грудь мужу. Шептала что-то, оглаживая его рукой, бормотала:
никоторой беды! - И что-то еще бормотала, и гладила, гладила, пока впервой
за две недели, никак, Онисим задремал, и Таньша тоже прикорнула рядом,
полусидя у лавки, проваливая в дрему, и все не отпускала, все берегла
мужев сон...
кивнул, уразумев, что нынче требуют четверых ратников и хотя бы одного
верхового, что князь собирает большой поход и надобно очень поспешать.
Выслушал, покивал, поправил для чего-то медный крест на груди под
распахнутым воротом холщовой рубахи и отправился вновь косить, никому
ничего не сказав. Впрочем, узналось и без него. Вечером, за ужином,
непривычно тихие домашние молча, просительно взглядывали на Онисима.
Первым не выдержал Федор:
промолчал. Таньша вдруг побелела лицом, выпрямилась, жалко, по-козиному,
выкрикнула:
подпрыгнула и расплескалась братина с квасом.
черед!
кинулся в колючее прошлогоднее сено. Идти был черед Федору! Но какого
святого молить, чтобы ежели зацепило, то не парня, а его, старого Оньку!
Глаз бы не казать дома с той беды!
бабы, что идти нать, раз князь зовет! Ввечеру и Фрол Недашев взошел в
избу, и Коляня, отмахав покос, приволокся вослед ему. Четверых! Стало,
должен идти и Онисим. Само собой понималось, что Коляня будет при лошади,
править телегою. Фрол выезжал в захваченной броне, и отец, Недаш, давал
ему нынче коня. Федору доставался конь, захваченный в прежнем походе.
Онисим, плоховато державшийся в седле, уступил верхового коня сыну.
перецеловал невестку, сестер, матери поклонил в ноги, Ванчуру обнял,
маленьких, Степку с Якуней, подержал на руках. Уходил воин, работник,
уходил будущий мужик, без которого ни дом не стоит, ни село, ни
государство, ни сама земля русская.
и утро наступало удушливое, почти не смягченное ночною прохладой. Пока
проезжали ближним ельником, все четверо молчали. Только Коляня сиротливо
оглянул на родимые кровли да Фрол выговорил громко:
Шилова Юлия
Маккэфри Энн
Пехов Алексей
Маркелов Олег
Николаев Андрей
Кервуд Оливер Дж.