же есть. И ежели бы пришлось княгине Настасье есть в посадском дому (а
приходило, и не раз!), то и тамошнюю деревянную ложку держала бы она тем
же навычаем, не отличаясь и не величаясь перед хозяевами иным, несхожим
поведением в застолье.
трапезу. От ухи восходит ароматный пар, и все идет заведенным чином.
Сыновья и гости истово едят, митрополит токмо вкушает, но заметно, что
ублаготворен и он. Идет неспешная пристойная беседа. Слуги, неслышно
появляясь, носят и носят перемены.
незначащие вопросы, приглядывается. Тверские князья, в свою очередь,
приглядываются к нему. С прошлых лет Алексий словно бы чуточку подсох,
крепкие морщины лица не разглаживает теперь даже улыбка, но взгляд все так
же темно-прозрачен и ясен и полон умом, а порою и сдержанною, спрятанной
во глуби зрачков усмешкой.
митрополита. Михаил же и сам смотрит на Алексия с легкою лукавинкой,
вопрошает, утих ли князь Дмитрий Костянтиныч или по-прежнему недоволен
потерею великого стола.
то на владыку: неподобно прошать о таковом, да еще на пиру!
встречною улыбкой возражая дерзости молодого Александровича.
некогда с князем Семеном в Новом Городе, а теперь стал муж рати и совета,
превзошел, видимо, уже и всех братьев своих, - думает Алексий, глядя на
Михаила. - Ныне и отроком не назовешь!>
<царство мое не от мира сего>! - спрашивает Михаил, и застолье притихает,
смущенное столь явным высказываньем того, о чем все ведают, но молчат.
Алексий перестает улыбаться, смотрит в лицо микулинскому князю сурово и
спокойно.
опять: - И паки реку: не может! Но духовная власть, - он подымает
указующий перст к иконам, - владычествовать над властию земною и может, и
даже должна! Ибо Дух превыше плоти. И тайна исповеди принадлежит токмо
иереям, не власти земной! - Алексий, отставивший было тарель, вновь
придвигает ее к себе и, зацепивши кусок белорыбицы вилкой, как незначащее,
разумеемое само собою, добавляет: - И посему, сыне, митрополит призван
судити и оправливати князей земных, а не инако! И ежели земная власть
возжаждет заменить собою духовную, что многажды бывало в протекшие века, -
изъясняет он попутно, поворачиваясь к прочим гостям, - ни к чему доброму
сие не приводило и не приведет, а токмо к суете, огрублению нравов и
смердам к докуке вятшей от несытства забывших Бога властителей!
про себя, как мог бы отмолвить Алексий на дальнейшие его вопрошания),
утыкает нос в тарель, побежденный в прилюдном споре, хотя и не убежденный
владыкою.
митрополитом! И ей ведь на самом деле предстоит предстательствовать за
владыку Алексия перед Ольгердом! Ибо ежели с Алексием что содеют нынче в
Литве, пятно преступления падет и на вдову загубленного некогда в Орде
князя Александра Тверского.
Всеволод, когда уже отбыли митрополит с епископом и гости начали покидать
столовую палату.
убирая со столов, бережно уносят в тарелях и мисах объедки трапезы. <Чтобы
за дверями покоя или на поварне вдосталь полакомиться остатками редких
господских блюд>, - безотчетно отмечает про себя Михаил, у которого не
прошло его отроческое, воспитанное еще в Новгороде умение видеть каждую
вещь или явление с разных сторон. Греясь у печи, он видел дымный покой с
той стороны, куда выходит дым, и слуг, которые, морщась от чадной горечи,
накладывают дрова. Разговаривая со смердом-медником, ладившим княжую
упряжь, он не позабывал спросить (ибо знал и ведал) про домашний обиход
мастера, и ежели стояла дороговь на говядину в торгу, то знал точно опять
же, у кого из горожан нынче будут пустые шти на столе. Глядючи, как куют,
строят, чеботарят, выделывают кожи, Михайло мог задать всегда дельный
вопрос, обличающий хорошее знание ремесла. Мог сам взять в руки топор или
кузнечное изымало. Знанием этим и люб был многим и многим молодой
микулинский князь паче Василия Кашинского, что по торжественным дням,
гордо задирая бороду, разбрасывал в толпе серебро горстями выхвалы ради, а
как живут и что едят тверские смерды, кажется, не ведал совсем.
чуял истину того, что человек, долженствующий надстоять равно над всеми,
является одновременно местоблюстителем московского стола и ведет дело к
тому, чтобы все залесские княжества подчинились московской власти. <Но
почему не тверской?!> - с возмущением думал Михаил. Внуку и соименнику
Михайлы Святого неможно было и мыслить иначе. Всеволод, тот был уже
сломлен. Михаил - нет.
возмущение брата, - что ты не прав! Но ни к чему это теперь!
отвечает микулинский князь старшему брату. - Мальчишка, что сидит сейчас
на престоле нашего отца и деда, тоже может умереть в свой черед. И что
тогда? Лествичное право - залог того, что княжеская власть не окончит и не
сгинет в русской земле! А владыка Алексий мыслит доверить страну воле
слепого случая, причудам рождения, судьбе, наконец! Неужели и ты, брат, не
видишь, как слепа и преступна эта борьба за наследственную власть одного
рода! И паки реку: почто не мы?! Даже и в том рассуждении, ежели
митрополит прав и надобно родовое наследование власти, почто не потомкам
Святого Михаила, великого князя, мученика, отдавшего кровь и жизнь за
други своя, почто не им, не граду Твери, что стоит на скрещении всех путей
торговых и ратных, что неодолимо ширится и растет, что славен художеством
и премудростью книжною уже теперь паче иных русских градов, почто не нам
возглавить Залесскую Русь? Что содеяли москвичи, начиная с рыжего Юрия?
Ублажали Орду и уступали Литве город за городом! Да, мы с тобою союзники
Ольгерда, но кто заставил нас кинуться в объятия Литвы? Не московские ли
шкоды с покойным Костянтином, с Василием, что двадцать лет подымает которы
и свары в Тверской земле! Ты баешь, Семен Иваныч был иной, чем они все! Но
что он содеял для нас, твой Семен? Великое княжение тверское у тебя было
вновь отобрано... Ну сам, сам знаю! Сам отдал! И не подумал бы отдать,
коли бы не Москва! Брянск они потеряли? Ржеву отдали? Нынче потерян
Коршев, дальше очередь Новосиля. Киев не сегодня завтра да и вся Подолия
будут в Ольгердовых руках! Так уж лучше с Ольгердом, чем с Москвою!
заспорившим непутем, и оба согласно склонились перед матерью.
Уезжаю, так наглядеться на вас обоих напоследях.
бы смиряла силу слов. Но в глазах промелькнуло мгновеньем предчувствие
близкой разлуки, хотя никто из них не мог бы в ту пору представить себе,
когда и какой.
свиты, телег, возов и возков, поставленных на колесный ход, выезжала из
ворот княжеского двора.
митрополита и сейчас пыжился, сидя на вороном атласном коне в богатом
уборе и в дорогом жарком платье, обливаясь потом и задирая спесиво бороду,
что делал всякий раз в присутствии своих непокорных племянников и что со
стороны выглядело довольно смешно. Василий был уже сильно полноват, с
набрякшею толстою шеей, красное мокрое лицо его то обращалось к возку
благословляющего его митрополита, то взмывало опять к небесам, когда
танцующий кровный жеребец нетерпеливо привставал на дыбы. От шелковой
переливчатой попоны, от жженого золотом седла, от узорной, в рубинах чешмы
на груди коня, от густого серебра сбруи и оголовья княжеского коня
исходило сверкание, так что впору было прижмуривать глаза. Соболиный
опашень вовсе был лишним на тверском князе.
тем паче прилюдной, ссоры с дядей.
колеистую дорогу, и началось дорожное покачивание и потряхивание с боку на
бок.
между двух владычных служек - на коленях у него ларец с грамотами, -
неотрывно и печально глядит в спину Алексия, что, высунувшись в окошко,
крестит и крестит провожающих. Как-то встретит владыку, да и его самого,
враждебная Литва!
смерти (всего три с небольшим лета назад!), паче всех прочих может оценить
мужество Алексия, решившегося нынче на этот поход.
тем паче в летнюю пору, когда невозможна стремительная санная езда. От
Твери до Вильны почти тысяча верст. Владыка Алексий выехал в начале лета и
ежели бы ехал со скоростью, каковую принял для обычных перевозок неспешный
девятнадцатый век, верст эдак по тридцать, по сорок в сутки, ему бы никак
Орлов Алекс
Посняков Андрей
Орлов Алекс
Трубников Александр
Грабб Джеф
Пехов Алексей