году тяжелее... Он думает. Он не слушает и не слышит уже никого. Наконец,
подымает сухую, все еще твердую рабочую руку, укрощая поток Киприанова
красноречия:
голосом, после коего всем остается лишь замолчать.
переминаясь, кони на дворе. Слышно, как начинает булькать вода в горшке.
что надо вьючить коней, ибо лесами возы не пройдут, а потому многую
излишнюю рухлядь, вывезенную Киприаном из Москвы, придется оставить в
обители, на волю случая или проезжего татарина...
пение. Давно отошли в прошлое времена недоумений и споров. Иноки уже
знают, кого, ветхого деньми и плотию, следует перевезти в дальнюю лесную
пустыньку схимника Павла (и после литургии Сергий благословит и поцелует
троекратно всех оставляемых). Знают, кто останет ухаживать за ними в лесу,
когда будут скрыты церковная утварь, облачения и иконы.
митрополит Киприан не правит службу, а сам стоит в толпе мирян и духовных
и в той же толпе, в том же ряду алчущих, принимает причастие из рук
Сергия. Голубой, едва зримый свет ходит по престолу, когда Сергий
протягивает руки за чашей с дарами, и келарь Илья, оставляемый среди
других в Павловом скиту, помогая Сергию, внимательно и сурово следит за
тем, как небесный огонь, свиваясь узкою полосой, заходит в чашу с дарами.
Время ужасов и восхищений тоже прошло. Илья, как и другие, ведает о
явленьи огня во время иных служений их общего наставника и молча, горячо
благодарит Господа, сподобившего и ему, наконец, лицезреть дивное чудо.
Ведают ли о том иные, стоящие во храме, ведает ли митрополит Киприан о
том, что творится днесь в алтаре на престоле?
преподобного, неожиданно для себя оказавшийся первым, подходит к
причастию, подтолкнутый кем-то в спину - так ему страшно приблизить к
знаменитому игумену. Так близко это сухое лицо с западинами щек, эти
теряющие блеск, но все еще с рыжим отливом волосы, и глубокие <лесные>
глаза старца смотрят прямо в душу ему.
лжицею кусочек тела Господня, договаривает негромко: - Не печалуй о
ближних своих! Все пребудут по исходе днешней беды невережены! - И Иван, у
которого от слов преподобного полымем охватывает сердце и кровь разом
приливает к лицу, склоняется к руке святого игумена, целует ее и крест,
почти уже не удерживая радостных слез, и так, с мокрыми глазами, подходит
к стольцу с запивкою, ощущая, как причастие входит в его смятенную плоть,
как бы растворяясь в ней и наполняя тело жаром радости. Он и потом сидит
за трапезою с тем же небывалым ощущением праздника плоти, стесняясь есть,
дабы не порушить в себе усладу Сергиева благословения.
мирян, доброхотных помощников старца. Что-то несут, увязывают в рядно
иконы. Какие-то старцы с мешками чередою уходят в лес. На дворе разгружают
возы, сносят в подклет храма тяжелые сундуки, бочки, коробьи с излишним,
по мнению Сергия, добром. И то, что на Москве казалось необычайно
надобным, здесь, под взором великого старца, становит, и верно, ненужным,
суетным, без чего можно легко обойтись.
идут пешком. Собранный не более чем за час караван трогается. Скрипят
тележные оси. Еще какую-то церковную справу крестьяне увозят со двора,
дабы укрыть в лесах. Все они падают в ноги Сергию, получая от игумена
благословение на подвиг, и ни один из них даже не подходит к митрополиту
московскому. К чести Киприана, у него хватает ума и душевных сил, чтобы не
испытать обиды на старца.
снедью и главным образом - овсом. О конях преподобный, кажется, озаботил в
первую очередь, полагая, что в осеннем лесу всегда сыщется пропитание
нетребовательному людину: есть ягоды, грибы, орехи, немудрая травка сныть,
которой, однако, пропитываются монахи в голодную пору, мучнистые корни
болотного камыша, да мало ли! Отсюда до Твери не менее полутораста верст,
и пятьдесят из них - до Дубны, где можно достать лодки и где в укромных
монастырях сидят ученики Сергия - надобно проделать пешком, потаенными
лесными тропами.
душная ржавая сырь. Люди бредут, шепча молитвы, когда уже становит
невмоготу; и на каком-то очередном поприще лесной дороги владыка Киприан,
побледнев, сползает с седла и, молча покрутив головою, идет пешком. И он,
и все остальные знают, что так и надо. А на лошадь тут же, по знаку
Сергия, усаживают хворого инока, пожелавшего идти со старцем, но не
рассчитавшего сил. Чавкают по грязи, мягко уминают мох на взгорьях
бесценные в этой чащобе лапти, и владельцы сапогов, давно и безнадежно
вымокших, с завистью посматривают на обладателей легкой ненамокающей
лыковой обутки, в которой нога в пяти шагах от болота тотчас вновь
становит сухой. Идут суровым дорожным наступчивым шагом, и час, и другой,
и третий... В крохотных лесных починках, встречаемых на пути, прошают, не
видали ли татар. Впрочем, какие татары в эдакой глухомани! Иной лесной
житель даже еще и не слыхал о них! Пот заливает лицо. Рука уже устает
стирать со щек напившихся кровососов. Но все так же мерен и широк шаг
старца, все так же упорно поспешает за ним седой, сморщенный, лишенный
последних зубов, но все еще неутомимый Якута, видать, ими двоими дорога,
вернее - едва видная тропинка, вьющаяся среди стволов, давно и вдосталь
нахожена. Именно этим путем отправляется Сергий проведывать своих
ставленников, игуменов Леонтия и Савву.
наконец, потребную ширину шага и обрел второе дыхание. Идти стало легче,
пот сошел. Теперь он чаще обтирал не лицо, а морду своего многотерпеливого
коня, на которой кишмя кишели, лезли в глаза кровососы - комары, мухи и
потыкухи. Конь яростно хлестал хвостом, попадая по мешкам со снедью,
крутил головой. Иван размазывал кровавые тела паутов по морде коня, чая
хоть так оберечь несчастное животное от новых укусов. На очередном болоте
черпанул серо-синей глинистой грязи, обмазав ею морду коня... Не с добра
лоси в этих гиблых местах, дорвавшись до озерца, бывает, по уши залезают в
воду, лишь бы на час малый отдохнуть от крылатой нечисти. Встретили
медведя. Мохнатый хозяин стоял, стойно человек, за кустом малины, глядючи
на людей, потом рыкнул, опустился на четыре лапы и неспешно ушел в лес.
Верно, никогда не натыкался на человека с рогатиной.
взгорье. Запалили костер. Иные, не навычные к пешему хождению, попросту
попадали на колкую, густо усыпанную хвоей землю. Кто-то из иноков,
приотстав, подошел к костру, неся в подоле целое беремя рыжиков. Грибы,
насадив на палочки, совали в огонь, ели, слегка обжарив. Котла с собою не
было. Воду принесли из ручья в кожаных ведрах. Кто подставлял просто
ладони. Жевали холодные просяные лепешки, сухую вяленую рыбу, хлеб. Где-то
вдали, в небылом, осталась бочка монастырского выдержанного меда,
брошенная воротной стороже на выезде из Москвы... Словно само время
отодвинулось, ушло вспять, в седые языческие века, и сейчас, с туманами,
ползущими с дальних болот, явится вокруг них лесная погибельная нечисть.
Ухнул филин, заставивши многих вздрогнуть, протопал в чаще молодого
сосняка великан-лось.
охватившего руками колени, казалось живым и скорбным. Давешний отрок, сын
изографа Рублева, Андрейка, покинув отца, подлез вплоть к самому игумену
и, заглядывая ему в лицо с детским нетаящимся обожанием, слушал,
полураскрывши губы, тихую беседу старцев. Иван прислушался и сам, неволею
почти, переполз поближе. Тут не было ни ахов, ни охов. То и дело звучали
имена Василия Великого, Исаака Сирина, Иоанна Лествичника и Дионисия
Ареопагита. Здесь, в лесу, таясь от татар, покинув обреченную Москву и
монастырь, пожевавши скудного дорожного хлеба, говорили они не о
трудностях пути, не о нынешнем горестном обстоянии даже, говорили о
Троице, о едином, в трех лицах, божестве - Боге Отце, Сыне и Духе Святом,
о том, что вечно - рождение сына от отца - есть неизреченная тайна
Христова учения, что Бог есть любовь и что токмо любовью мог быть сотворен
весь сущий окрест видимый мир. Андрейка Рублев, заливаясь весь
лихорадочным румянцем, решается тут задать и свой вопрос, все о той же
троичности божества.
монаху, что сидит рядом у огня. Иван не ведает, что это Стефан, старший
брат игумена, не ведает, кто тот, молодой, и этот, и еще третий, из бояр
Киприановых, что сейчас прошают преподобного, хотя рядом, завернутый в
конскую попону, еще не спит ученейший византийский богослов Киприан. Но
здесь, в лесной настороженной и призрачной тьме, как-то не звучат цитаты
святых отец и равно и витиеватая греческая ученость, и Киприан, краем уха
прислушиваясь к беседе, сам молчит, догадывая, верно, что его слово лишнее
тут, в глухом и диком лесу, где еще живут, блазнят лешие и водяники
древних языческих поверий.
кругообразно обводит рукою:
сторону Ивана, говорит инок, - оценивающий, тогда лишь слово истинно! В
Троице три - одно и трое в одном. Круг, из трех колец состоящий, -
триипостасное начало и суть мира, основа истины. Ибо представить Бога
единым, значит отказать ему в праве постигнуть самого себя, а разделить
сына от отца, как деют католики, произнося
нераздельную сущность Творца небу и земли, видимых всех и невидимых. -
Заканчивает Стефан словами символа веры.
Самойлова Елена
Роллинс Джеймс
Березин Федор
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Лондон Джек