или с их славою, и вновь блазнит в очи исход четырнадцатого столетия, с
его героями и его святыми, с его предателями и негодяями, в свой
неотменимый час равно уснувшими в земле, души же их ты, Господи, веси!
украсою городов над осыпями изгрызенных водою склонов. Близит
Хаджи-Тархан, уже пошли неоглядные заросли камыша по протокам волжского
устья, скоро Сарай, куда юный Василий Дмитрич плывет заложником, пока еще
мало что понимая в сложной игре столкнувшихся здесь политических сил: в
спорах вновь начавших тянуть вразброд русских князей, в грызне
золотоордынских эмиров с белоордынскими, в сложной борьбе самолюбий и
страстей, о чем его бояре знают пока куда более самого московского
княжича.
диковинных зверей с тонкими змеиными шеями. Иван (очень довольный про
себя, что сумел вновь оказаться рядом с княжичем) начинает сказывать про
тот, давний, бой под Казанью, в котором участвовал сам, и про полк
всадников на верблюдах, пополошивших русскую конницу. Но княжич слушает
его в полуха. К чему рассказ, когда вот они, с надменно запрокинутыми
мордами горбатые длинношеие звери. Когда вот сейчас обнимет, заворожит
густая разноязыкая толпа торговцев, пастухов и воинов, нищих в неописуемом
рванье и знати в шитых золотом халатах, русских полоняников в долгой
холщовой сряде, и персидских, бухарских, фряжских гостей торговых,
закутанных в разноцветье своих одежд.
Тохтамыша влилась новая жизнь. Спешно строились новый караван-сарай,
мечети, кирпичные дворцы знати. За жердевыми заборами теснились отощавшие
за зиму быки и овцы. Ждали свежей травы, ждали ханского выезда на
перекочевку, а повелитель, наново объединивший степь, все не мог решить:
двинуться ли ему на Восток, в белоордынские пределы, к верховьям Иртыша,
или устремиться в Заволжье, к Дону, туда, где располагались постоянные
кочевья Мамаевой Орды? Шла яростная борьба местных и пришлых вельмож, но
местные, кажется, перетягивали, так, во всяком случае, повестили русичам
на подворье, куда потные, захлопотанные и порядком умученные московиты
добрались наконец к исходу дня.
разболелась голова. Он мало что понимал в сложном церемониале встречи, не
вникая в толковню бояр, живо обсуждавших, кто из эмиров хана их встречал,
а кого не было и почему?
наперченное варево из баранины с лапшой. В баню Василия уже отводили под
руки, и вымытый, выпаренный, переодетый в чистые льняные порты, он так и
уснул, ткнувшись в курчавый мех походного ложа, и только смутно,
провалами, продолжал еще чуять говорю над своей головой.
уснул и спал, беспокойно вскидываясь, когда, во сне уже, окружала его
вновь и вновь орущая и ревущая толпа людей и животных, и чудные верблюды
вытягивали над ним, покачивая шеями, свои безобразные головы, грозя
заплевать. По-рысьи улыбался встречавший их татарин в парчовом халате, и,
укрощая гулы и грохоты тяжелого сна, подходила к ложу мать, склоняясь к
изголовью: благословить и поцеловать спящего первенца своего. Тут он
улыбнулся, сладко зачмокал и затих. А распаренные, в свой черед
ублаготворенные баней старшие бояре, сидя тесною кучкой вокруг стола, едва
освещаемого одинокою свечою в медном шандале, пили квас, поминутно утирая
чистыми рушниками набегающий пот с чела, и, поглядывая на спящего княжича,
все толковали - кому и к кому идти с утра на поклон да какие нести с собою
поминки...
вошел, не скажешь, скорее ворвался Федор Андреич Кошка: <Скорей!> Княжича
Василия вытащили из-за стола под руки. Кто-то торопливо обтер ему рушником
рот, двое натягивали уже на ноги праздничные зеленые, шелками шитые сапоги
с красными каблуками и круто загнутыми носами, кто-то тащил парчовый
зипун, кто-то набрасывал на плечи атласный голубой летник с откидными
долгими рукавами. Пожилая женка, жена ключника княжеского подворья,
отпихнув мужиков, расчесывала кудри Василию и, сунув ему под нос медное, с
долгою ручкой зеркало, в котором едва-едва можно было что-то разобрать:
<Глянь, тово!> - сама старательно натянула на расчесанные кудри княжича
алую круглую шапку с бобровой опушкою и вышитым по черевчатому полю
золотою нитью крохотным изображением Михаила-архангела надо лбом.
закинули в седло. И, весь то в горячем румянце, то в бледноте (вот оно,
главное, подступило!) Василий уже сам подобрал звончатые цепи удил,
потянул, как учили дома, выпрямляясь и откидываясь в седле, и конь, сгибая
шею и кося глазом, пошел красивою поступью, всхрапывая, готовый сорваться
в рысь или в скок.
корабле. Тоже скакал обочь, среди негустой дружины. Федор Кошка рысил от
него чуть впереди, сидя в седле с такою упоительною небрежностью, какая
дается только годами и годами опыта. Данило Феофаныч ехал чуть поотстав и
плотно сидел в седле, с заметным трудом сдерживая гнедого могучего
жеребца, норовящего вырваться вперед.
его тотчас. Однако ехали всего лишь к беглербегу, и, понявши это уже перед
воротами дворца, Василий набычился и даже приуныл, и весь прием, слушая
цветистые речи на непонятном языке, стоял молча, клоня голову, изредка
взглядывая исподлобья, и не вдруг опустился на пестрый ковер, неловко
скрестив ноги кренделем... Надо было отведать кумыса, взять руками кусок
дымящейся горячей козлятины, пригубить кубок с вином, жевать потом
кисловато-сладкую, вяжущую рот, какую-то вяленую восточную овощь. Бояре
передавали дары, а Василий с внутренним сожалением провожал взором
серебряную узорчатую ковань, струящуюся серо-серебристую броню из
мелкоплетеных колец с полированным нагрудником, запечатанные корчаги с
вином и медом... Бояре толковали потом, что прием прошел удачно, и
беглербег остался доволен, а Василий чувствовал глухую обиду, супился и
молчал. И уже вечером, становясь на молитву, поднял не по-детски тяжелые
глаза на Федора Кошку:
перевел тотчас, посмотрел на княжича внимательно, подумал, решил: - Завтра
толмача пришлю, учи татарскую молвь! Не придет так-то... Как сей день...
Поди, забедно было не вникать в нашу говорю? - Улыбнулся, морщинки лукавые
потекли у глаз, и Василий неволею улыбнулся в ответ. По-детски не мог еще
печалиться долго, а ночью, засыпая, все твердил запомнившееся татарское
слово, поворачивая его так и эдак.
натянутою на скулах желтоватою, словно бы смазанною маслом кожею не давало
понять, сколько ему лет. Кабы не жены, замершие на своих возвышениях за
спиною великого хана, можно бы и вовсе юношею посчитать нынешнего хозяина
многострадальной Руси.
двухслойной юрте. От горьковатого дыма курений, от пестроты шелков,
коврового узорочья и парчи кружилась голова.
сказанное ему толмачом на ухо, уточнил вопрос: - Наследник?
заметная улыбка.
то ли приказ, и что таится за словом <гость>, сказанным по-русски великим
ханом?
Тохтамышева: что надобно как можно скорее овладеть тут татарскою речью. А
бояре его в этот вечер долго сидели, не расходясь, за столом, сумерничали,
не зажигая огня, и Данило Феофаныч вздыхал, и вздыхал Федор Кошка, и
переговаривали друг с другом почти без слов;
тоже с сыном!
дома оставил.
Княжесьво разорено, дак!
спор...
беки на дыбах ходят! Хорезм, вишь, еще Батыю даден был, под Золотую Орду!
наливает чары. Данило Феофаныч, вздыхая, берет свою. Они чокаются,
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Корнев Павел
Посняков Андрей
Мережковский Дмитрий
Корнев Павел