о тех нестроениях, что оставил назади, в Москве.
сказать, лучше и сына родного! В мор тот, во время <черной>, когда ище
князь Семен помер, нашли... Трупы прибирали иноки тут, да и мы тоже,
смерды... Дак и нашли в избе... Я-то гляжу: живой дитенок-то! А уж весь
посинел, ма-а-а-хонький! И отощал, одни косточки остались! Кто-тось
молочка ему налил в ночву, уж и молоко-то давно створожилось, а он
ручонкой-то примакнет да и сосит, точно телок малый! А нам-то со старухой
Господь до того никоторого дитяти не дал! Ну и... Думали, не выживет! Уж
старуха моя из коровьей титьки рожок ему состроила, сперва козьим, слышь,
поили-то молоком, опосле и до коровьего дошло.
брюхом страдал, и так... Да и речи долговато не было, мы уж и к Сергию
ездили с им! Спасибо, старец помог! Руки наложил да пошептал молитву,
паренек-то и отошел! С той поры когда слово-два и скажет. А так-то он в
разуме полном! По хозяйству там, и со скотиною, и косить, и с топором...
Лонись сани добрые смастерил! Женить нать! Припозднились! Дак тоже
непросто и найтить, жалимую надо!.. А как приняли паренька, дак и Господь
смилостивился: нам с маткой девоньку послал, а там и вторую, етую вот!
Перву-то уже взамуж отдали, в Радонеж. И скота в те поры набрали, что
бродил межи двор, и всего... Поправились, словом. Видно, с Божьего-то
изволенья... За добро Господь сторицею воздает! Так оно теперя и идет, и к
Сергию кажен год ездим с той-то поры...
владыкою! И слушал, как тяжело билось море в берег ночной в тревожной
тьме, как перемигивались огни и топотали торопливые шаги воинов, бегущих
свергать Кантакузина...
даже запахом лавра и горелого оливкового масла от глиняного светильника
потянуло в избе, долетевши сюда за четверть столетия и за тысячи поприщ
пути. Словно сместились года и время невидимо покатило вспять! И он снова
тревожен и молод, и вот теперь поднять отяжелевшие члены и, скинув груз
лет, бежать, будить и тормошить своих, спасая владыку от возможного
нахождения ратных...
время течет в одну и ту же сторону, то замирая, как река над омутами, то
резво прыгая по камням событий. А там, в горнем мире, времени нет! И
Христос, явившийся из лона девы Марии четырнадцать столетий тому назад,
превечно рождается от Бога Отца, и вечно молод, и вечно юн, и вечно
распинается на кресте искупительной жертвой за люди своя, и вечно приносит
страждущим свою кровь и плоть в каждой причастной чаше. И может явить себя
разом и вдруг и в далекой пустыне Синая, и в бедной припутной засыпанной
снегом избе - надобно токмо верить и не ослабевать в вере своей!
болело. Он, покряхтывая, слез с печи, покосился на тяжелую торбу с
книгами. Старика с сыном-приемышем уже не было в избе. Хозяйка
растапливала печь и ласково окликнула поночевщика:
сумерках зимнего утра яснела дорога, и он набрал полную грудь морозного
воздуху, приуготовляя себя к долгому пешему пути.
Леонтий воротился в избу. Налила квасу, поставила деревянную тарель с
горкою вчерашних овсяных блинов. Когда Леонтий достал было свой хлеб,
замахала руками:
накормить!
на гостя, с которым рядом, не чая того, проспала целую ночь.
вынесла хлеб и связку сушеной рыбы.
какая-нито будет утеха Господу! И нас припомнит да оборонит когда!
взвалиться в дровни, уместил мешок и сильно погнал коня. Верст пятнадцать,
а то и двадцать проехал Леонтий и только уж перед самым Радонежем
распростился с молодым мужиком, который тут, покивав на прощанье, выдавил
из себя:
подкинувши торбу, споро зашагал в сторону видневшихся за изгибом дороги и
поскотиною дымов радонежского городка, откуда до Сергиевой обители было
уже рукою подать и где чаял он быть уже завтра еще до вечера.
Сергий подкладывает дрова. По его загадочному лицу ходят красные тени.
Стройный, весь напряженно-стремительный, замер на лавке Федор Симоновский.
Его седой высокий отец, Стефан, пригорбясь, сидит по другую сторону стола,
взглядывает изредка на сына. Леонтий отдыхает, снявши кожух. Книги
извлечены из торбы, осмотрены и отнесены в монастырскую книжарню. Сергий,
окончив возню с печкою, разливает квас, режет хлеб, ставит на стол
квашеную капусту, моченую брусницу и горшок каши, сваренной из пшена с
репою, кладет каждому по сушеной рыбине из принесенного Леонтием
крестьянского подарка, читает молитву. Четверо монахов - два игумена,
третий - бывший игумен, а четвертый - владычный писец, покинувший делание
свое (и будущий игумен, чего он пока не знает), - сосредоточенно едят,
думая каждый об одном и том же: как жить далее, как строить страну и что
делать в днешней святительской нуже? Ибо признавать Митяя митрополитом не
хочет и не может никоторый из них.
(Сложись по-иному судьба, он сам мог бы оказаться преемником Алексия, и
ему даже теперь стоит труда не мыслить об этом вовсе и судить Митяя хладно
и строго, без той жгучей ревности, которая - он испытал это уже досыти -
туманит голову и лукаво влечет к суетным соблазнам бытия.)
Михаила-Митяя в палаты архиепископского дворца. О том, что покойный
Алексий перед смертью посылал грамоту Киприану. Но теперь в Царьграде
переворот, Филофей Коккин в темнице, и... Покойный владыко прощался с ним,
яко с мертвым!
новый патриарх назначен, а не избран собором! Иван Палеолог давно уже
принял латинство. Боюсь, дело тут не столько, в споре генуэзских фрягов с
веницейскими, сколько в намерении католиков покончить со <схизмой>, со
всем восточным освященным православием и с нами тоже!
вмешивается Федор Симоновский.
Мамая противу нас наущают они ж!
битву с татарами!
народ к ратному спору с Ордой! - сурово говорит Сергий, глядя в огонь.
бы! - думает вслух Федор Симоновский. - Русь и Орда надобны друг другу!
с родом Чингиза! Это выяснил покойный владыко, - поясняет Леонтий. - Быть
может, истинная Орда там, за Волгой, а Мамай - продолжатель Ногая, при
котором русичи резались друг с другом, не зная, к кому примкнуть... За
Волгою Тохтамыш! А за Тохтамышем - Тимур! И я не ведаю, какая судьба
постигнет Русь, ежели все эти силы придут в совокупное движение!
никогда. А вот союза Мамая с Литвой ожидать мочно. Великая замятня
окончила в Орде. Мамай осильнел. Нижегородская рать погибла на Пьяне, и
сам владыко Дионисий не подымет сейчас Суздальскую Русь на бой! - Федор
оборачивает требовательный взор к своему наставнику, но Сергий молчит и
только чуть кивает каким-то своим думам. Худое <лесное> лицо его с густою
шапкой волос, заплетенных в косицу, и долгою тянутой бородой, к которой ни
разу в жизни не прикасалось никакое постризало, - задумчиво-скорбно,
завораживающий нездешний взгляд устремлен к извивам печного пламени. По
челу радонежского игумена бродят сполохи огня, и кажется, что он улыбается
чему-то тайному.
полный сил народ, о том, что Литва остановила немцев, что литовские князья
захватили без боя земли Галича и Волыни, поделив их ныне с Венгрией и
поляками. Что Полоцкая, Туровская, Пинская, Киевская Русь, Подолия,
Чернигов, многие северские и смоленские земли уже попали под власть Литвы.
Что и в греческой патриархии не прекращаются речи о том, что истинным
господином народа россов является великий князь литовский, и сам Ольгерд в
переговорах с германским императором именовал себя непременно князем Литвы
и всех россов.
Веси ли ты сон свой давний, яко литвины проломили стену церкви божией,
намеря вторгнутися в наш монастырь? Как можем мы верить Киприану?
издалека, улыбка всеведения, столь пугающего неофитов.
Володихин Дмитрий
Адамов Григорий
Володихин Дмитрий
Флинт Эрик
Лондон Джек
Афанасьев Роман