мной трапезу!
губы. Но под настойчивым осуждающим взглядом Боброка он таки подчинился.
Сел по-татарски на попону, принял вторую серебряную чару, поданную слугою.
Вопросил:
разломил холодную дичь, большую часть подал серпуховскому князю, указал
глазами на хлеб, молча протянул слуге, ставшему тут за кравчего, свою
чару. Владимир Андреич крепко жевал, молодыми зубами разрывая жестковатое
мясо - двигались щеки, двигалась светлая борода. Как-то прижмурясь и
словно выдавливая слезу из глаз, произнес:
повернет в татарскую сторону, нам наступать нельзя!
одним глазом, глянувши на Боброка.
Выходят, князь! Надобно токмо терпение!
прошлогодних дубовых листьев, кинул вверх.
Ветер переменит вот-вот! - Он снова сел, стараясь не показывать молодому
воеводе собственного своего нетерпения. Владимир Андреич по чину своему на
Москве мог и сам, не слушая Боброка, поднять рать, и люди пойдут,
нетерпением горят все, и что тогда?
Андреич. - Микула Василич и Федор Романыч Белозерский с сыном... Их жалко!
(К счастью для исхода сражения, Владимир не мог представить себе, что туда
же устремил и сам великий князь.)
хронографа: - <Не на жен есьмы пришли, но на мужей! А брани без мертвых не
бывает!>
голову в плечи втянул. - Чую, князь, что ты прав, а душа болит. Изболелась
вся! И руки так и зудят по оружию!
прошать, отвечай: <Скоро!>
прах, помчал вдоль дубравы.
Холоп, дождавши кивка господина, свернул и спрятал в торока рушник,
прибрал остатки трапезы. Отворотясь приличия ради, догрыз кость и доел
недоеденный хлеб. Подскакивали послухи, говорили негромко, каждый свое.
Боброк кивал, все так же безразлично полузакрыв глаза. Лишь когда донесли,
что и личная гвардия Мамая, полк богатуров, чьи родословные древа сплошь
восходили к монгольским и меркитским предкам, готовится выйти в дело,
глаза у него вспыхнули, как у снежного барса, почуявшего добычу.
кметю золотой корабленик.
сидел не шевелясь Боброк.
полк уже подается!
опустил взгляд. Угрозы поднять и повести рать как-то не вымолвилось.
отдохнуть жеребцу! На этом поскачешь?
сунул повод стремянному:
более и более гневал на него: когда же, когда? А быть может, Митя прав, и
Боброк хочет нашего поражения? Нелепая, глупая, злая - от горячности
молодых лет - явилась у него в голове эта мысль. Глянул обрезанно:
закричать? Восстать? Но был нем Боброк, продолжавший подпирать собою
дерево. Хладен и нем. И только по стиснутым на колене побелевшим пальцам
можно было догадать, чего это ему стоило. Оба молчали. Сквозь кусты с
шорохом продрался очередной вестоноша. Наклонясь, повестил что-то.
встал. Не глядя на Владимира Андреича, негнущимися шагами пошел вперед, к
опушке, туда, где на врытом шесте укреплена была верткая оперенная стрела.
Владимир, мало понимая, спешил следом. Оба задрали головы. Стрела, бешено
дергаясь в разные стороны, все же чаще всего указывала оперением в сторону
битвы. Боброк послюнил палец, поднял вверх, словно бы указуя небесным
силам, и когда захолодело с той, противоположной, стороны, уверясь
окончательно, что пора, торжественно и грозно оборотил взор, блистающий,
металлический, уже не человеческий, а словно бы взор архангела,
созывающего небесные рати. Владимира Андреича отшатнуло аж, все дурные
мысли вылетели из головы, понял: вот оно!
подскочившему молодшему воеводе и прибавил так же негромко, но с властною
сдержанною силой: - Коня!
Увидав массы движущейся на рысях конницы под русскими стягами, он радостно
поднял воеводскую булаву и отдал приказ. Задудели трубы, запели рога,
ударили в литавры и цимбалы. Громада конницы правого крыла, три часа
отбивавшая ордынские приступы, вся разом пришла в движение и с дробным,
рокочущим гудом десятков тысяч копыт покатила вперед.
россыпью, в нескольких саженях друг от друга, и каждый из них имеет
поэтому свободу маневра: бросить копье или аркан, рубиться саблей, поднять
коня на дыбы, отпрыгнуть в сторону, уходя от копейного острия... И это
может каждый воин, на всю глубину скачущей конницы, а не только передовые
ряды. То есть каждый прорвавшийся внутрь лавы противник обретает вокруг
себя готовых к бою воинов и неотвратимо гибнет под их саблями. С конною
лавою справиться может разве что пулемет. Потому-то этот строй,
измысленный степняками и талантливо использованный Боброком в Куликовской
битве, и продержался позднее во всех кавалерийских сшибках нашей казачьей
конницы вплоть до начала века двадцатого, вплоть до гражданской воины...
заключительный напуск, по фронту занимала не менее двух, а то и трех
верст. И на три версты - скачущий вал вооруженных кметей, на три версты -
лес клинков над оскаленными мордами коней, на три версты - слитный зык:
<Хурррра!> Страшен был этот строй скачущих русичей, смывающий, как
половодьем, все преграды на своем пути.
засадный полк и слишком поздно оценили его размеры. Сдержанная ярость
многих часов ожидания теперь передавалась коням, что рвали удила, норовя
перейти с рыси в скок. Ближе, ближе! Вот уже ордынцы пытаются поворотить
строй. Где-то на фланге генуэзская пехота смыкает ряды, а донской и личный
Мамаев полки с тем же низким рокочущим гудом двинули было встречу. Поздно!
Ветер! Ветер в лицо! Дождь русских стрел, летящих по ветру, расстраивает
ряды, бесятся татарские кони, стиснутые со всех сторон воины не могут как
следует размахнуть копьем... Дождь стрел, дождь стрел, дождь стрел! Падают
мамаевы богатуры, встают на дыбы лошади, воины, пронзенные стрелами,
сползают с седел. Ответ недружен, ибо татарские тулы уже пусты и ветер -
ветер им в лицо, а русская конная лава все ближе и ближе. Сверкают брони.
Точно лес колеблемых ветром колосьев - сабли над головами скачущих,
вздетые для удара. Крик <Уррра!> - древний монгольский крик, перенятый
русичами. И - безмолвие. (Если издали слушать, самому не ввязываясь в
бой!) Безмолвие сечи: ибо рубят мечи, клевцы проламывают головы, с лезвий
сабель безмолвно брызжет алая кровь, но зубы сжаты до смертной истомы,
когда только застонет коротко умирающий, скрюченными пальцами хватая рыжую
от крови траву. Безмолвие... Кони, обезумев, сшибают друг друга, и снопами
свежего урожая валятся под копыта коней мертвые тела. Но крика, далеко
несущегося над бранным полем, как и гуда топочущих копыт, - нет. Дай,
Боже, робкому слышать издали это безмолвие рубки, не ввязываясь в сечу,
где надобно озвереть, чтобы выжить, а выжив, вернуть в себя божеский образ
и лик.
арбалетчики сумели сдержать яростный вал катящей на них конницы. Несколько
всадников с лошадьми полетело стремглав, взвился конь, пронзенный железною
стрелой в горло, и, с хрустом проламывая клевцами круглые латинские
шеломы, обняла, приняла и смыла генуэзский строй скачущая русская конница.
Иные, несравненно большие силы столкнулись, когда отборные татарские
полки, недавно вступившие в бой и еще в гордом чаяньи победы, вынеслись
противу засадного полка, но и они стояли недолго, даже и не стояли,
падали... Дождь стрел, за которым дождь сулиц, и после того - сабельный
просверк смерти.
ряды богатуров, и теперь уже татары в панике, полностью потеряв строй,
бежали по всему полю, падали, сдавались, ползли, массами, топя друг друга,
кидались в Непрядву, а русичи, те, что притворясь мертвыми, лежали между
трупов, теперь, под серебряные звуки труб, с оружием вставали с земли.
Ибсен Генрик
Самойлова Елена
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Афанасьев Роман