отбросы и сор, все, что накидали тут походя, словно хочет смыть поскорее с
себя людскую скверну земли. Татарские курдючные овцы стоят и глупо
смотрят, уставясь, на пристающие суда. Тут бы и сказать, к слову: как
бараны на новые ворота! Он невесело усмехнулся. Утрело. Над огромным
ордынским городом разгоралась заря. Какая-то уже не такая, как дома. Не
было медленного чуда преображения: червонного светоносного меча над лесом,
яснеющих далей, мягкого золота первых лучей. Тут вмиг охватило полнеба
рассветным пожаром, и вот уже кратко вспыхнули дальние берега, и
полированной сталью одело Итиль, и прошло, промелькнуло, окончило. И
горячее солнце уже высоко зависло над землею. Степь! Все тут иное... И как
пуст теперь этот глиняный город с яркими пятнами бирюзы - ордынской
голубой глазури! Как пуст без отца, без князей-соперников, Александра с
Федором... Словно выжгло, выгорело, и осталась одна сухая скорлупа...
будет золотой трон, и стареющий Узбек на троне в окружении жен и
вельмож... Что скажет ему Узбек? Что он сам ответит Узбеку? (<А ведь и не
знаю!> - как-то вдруг остро и беспокойно вспыхнуло в мозгу и пробежало
неприятною дрожью, или то ночная уходящая сырь так пронзила его, пока он
стоял тут, и глядел, и думал недвижимо?) И сказать надо уже теперь,
особенно ежели Товлубий... Нет, не Товлубий, кажется! Да уже не Черкас ли
сам? Нет, и не Черкас... А, видел, знаю! Знакомец старый! И уже машет,
щурясь приветно, словно умильный кот. Как же его? Айдар? Ибрагим? Да,
кажется, Ибрагимбег! (Не ошибиться бы только при встрече!) Надо прошать
Сорокоума! Но старый боярин и сам не умедлил, уже подсказывал, стоя за
плечом:
Мягко стелют ежели...
прозван!), твердо соступил на сходни. Склонив голову, по-восточному прижал
руки ко груди, отвечая на приветствие. Потом прямо глянул в веселые (и
верно, насмешливые!) глаза татарина. Сказал татарское, заученное:
<Здравствуй!> Выслушивая многословное цветистое приветствие, опять опустил
глаза. (Спросить про Узбека? Нет! Да и... здесь ли Узбек? И вообще - жив
ли Узбек?! Не потому ли так весел и цветист татарин, что его, Симеона,
ожидает беда?)
украшенным византийским славословием, велеречиво осведомился о здоровье
<повелителя вселенной>. Тут только и вызналось, что угадал: Узбека не было
в Сарае. Уехал на летние кочевья - так было, во всяком случае, сказано - и
сожидает урусутских князей к себе. Однако нет худа без добра. Русские
князья еще не покинули Сарая, и открывалась возможность потолковать с
каждым из них в особину, допрежь ханского (возможно рокового) решения.
Сгружались. Волокли, расталкивая толпы любопытных, клетки со злосчастными
зверьми на подворье, сводили, коней, тоже словно пьяных после водяного
странствия, бережно несли сомлевших терских соколов и чилигов, возили
поставы сукон, кули, бочки, кожаные кошели с разноличным княжеским добром.
Устраивались, топили баню. Михайло Терентьич с Федором Акинфовым тут же,
не стряпая, отправились покупать татарских коней в дорогу, ладить телеги,
на что потребны были местные русские мастера.
разговаривая. Семен, коего труды дорожные задели боком, - опытные бояра
все делали сами, без него, - сидел сейчас во главе стола и озирал свою
посерьезневшую дружину, с сугубым вниманием вгрызавшуюся в курящую паром
баранину, с хрустом и чавканьем уминавшую гречневую кашу, запивая варево
квасом и огненной рыбной ухой... Сидели не в хоромах, а прямо во дворе,
вытащив, ради летнего жаркого дня, столы и лавки наружу. Тут - старшая
дружина боярская, а там, за теми столами, - простые кмети и молодшие:
конюшие, детские, лодейные мужики, холопы, дворовые и прочая московская
чадь. Старики вкушали вдумчиво, и Михайло Терентьич, облизывая узорную, с
рыбьим хвостом новогородскую ложку, толковал Сорокоуму про какого-то
дивных статей тоурменского жеребца, виденного им в торгу. И значило это,
что все идет ладным побытом, не то бы Михайло Терентьич пасмурно молчал и
сидел бы, строго уставясь в мису с едой, не глядючи ни на кого. Смекнув,
что уже изучил иные повадки старика, Семен невесть с какой радости великой
повеселел и сам. От сердца отлегло немного. Вот все они тут, и молодшие и
старейшие, с завтрашнего дня станут хлопотать о нем, о его успехе у хана,
суетиться, недосыпать, выдумывать все новые и новые затеи. (А ту,
золотоволосую, уже завтра передадут Черкасу, и он только мельком узрит ее
в волоковое окошко верхних хором, и все. И ничего больше... Знала бы
Настасья, о чем он думает днесь!) А степь цветет, и даже сюда, сквозь
запахи навоза, пыли, чадящего кизяка, доносит томительный, с легкою
полынною горечью, аромат...
что очень помогло и разговору, и родственному неотяготительному свиданию.
Встретились в тот же вечер, после бани, и Маша первая кинулась Семену на
шею: <Сема!>, этим детским именем враз разорвав кольцо грудного,
сложившегося за прошедшие годы господарского нелюбия. Потом, конечно, и
ссорились, и даже кричали друг на друга - по-родственному.
словно бы уже и отцвела. Гляделась не прежнею девочкой с узкими
прохладными ладошками, а зрелою женщиной, женой, и только во взоре нет-нет
и вспыхивало прежнее, озорное, и тогда только он вспоминал, как бегали с
нею вместе в горелки, как лазали, обдирая колени и локти, по пыльным
чердакам княжого дворца...
сюда запахи рыбы и гниющих водорослей, - и потому было не жарко. Неспешно
вкушали, от разварного осетра, баранины и сорочинской каши с изюмом уже
перейдя к вяжущим восточным сладостям, сушеной дыне, изюму и орехам.
Умеренно отпивали русский, настоенный на травах, мед. Избранные бояре,
человек десять с той и другой стороны, переговаривали о делах. (От
московитов были Михайло Терентьич с Сорокоумом, Феофан, Бяконтов, строгий
Александр Морхинин и осторожно-внимательный Дмитрий Зерно.)
допрежь непутем, о татебном, мытном и весчем. Маша уже успела накричаться,
укоряя покойного батюшку за лихое самоуправство в ростовской земле.
Возмужавший Константин почти весь вечер молчал, коротко взглядывал на
московского шурина, прикидывал, решал что-то про себя... Тут, наконец,
когда дошло дело до ордынских выплат, и он решился подать голос. Симеон
было вскипел, Сорокоум остерегающе глянул на него со своего места, но
князь уже и сам сдержал себя. Только брови свело татарским излучьем.
давать в срок все одно! Что ж ты, хочешь сам грабить свою землю?! - И
подчеркнул, возвыся голос, слова <сам> и <грабить>. Те и другие бояре
полуобернулись, тревожно поглядели на княжеский конец стола. - Бремя сие
не легко и для меня, - домолвил Симеон тише, - но пременить батюшкову волю
теперь нельзя! - Слово <теперь> он произнес с легким нажимом, а <батюшкову
волю> было сказано для сестры.
самим выхода в срок не справить!
поднял обрезанный взор:
бояре в конце стола, - ты порешил взвалить на себя батюшкову ношу, да?
присовокупил, опустив очи: - Передо всею землей!
И толковня на том конце стола продолжалась прежняя. А тут стало тихо.
Константин в задумчивости катал хлебные шарики. (Перекупить ярлык? Не на
что! Спорить о ярлыке перед ханом? Поддержать Костянтина Суздальского?
Опасно. Костянтин Василич, того и гляди, учнет ратиться с Ордой! И
Мария... как она...) Он уже уступал, отступал перед мрачной решимостью
московского шурина. И Калита еще так недавно умер, еще и понять
освобождающее значение смерти сей было немочно!
память нашу с тобой, в память отца... Пусть все по-прежнему! И поход
новогородский, и ярлык... Токмо от лиходейных дел своих московитов ты нас
опаси!
молодцов отзываю, пошлю кого потишае. И ты верь мне, сестра!
Послышались шутки, смех. По разрешающему знаку Симеона впустили в горницу
певца и гудошников. Кто-то предложил выйти под звезды, в теплую южную
ночь, продолжив застолье в саду, и там уже слушать скоморохов. Поднялась
суета, слуги понесли столы, скамьи и блюда. Симеон, выходя, поймал Машину
ладонь и молча пожал, благодаря за все. И она чуть повела головою в ответ,
тихо зазвенели серебряные кольца: знаю, мол, не боись, не изменю!
разноязыкий Вавилон приутих, открыв очеса мерцающему величию вселенной...
Ветви яблонь, привезенных сюда из Руссии, черным прорезным узором лежали
на глубокой восточной синеве темных и чуждых небес. И голос родного певца
звучал непривычно и странно под бесерменскими звездами.
Контровский Владимир
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Буджолд Лоис
Шилова Юлия
Самойлова Елена