веяли от дуновения зефиров. Серебряные весла двигались по звуку
златострунных лир. Амуры порхали по снастям. Все было в золоте, в
хрусталях и в освещении!.. До ста особ появились вдруг на сцене в
пестрой толпе действующих лиц. Телодвижения или пантомимы
довольно совершенны. Только жена Антониева, кажется, уж слишком
ломалась. Чтоб представить ослепленному страстию супругу святость
его обетов, несчастие детей и собственную скорбь, ей было
довольно указать на небо, на детей и на сердце свое.
Чрезвычайными певцами опера похвалиться теперь, кажется, не
может. Здешнее пение не введет русского в такой восторг, чтоб он
мог забыться, забыть своего Самойлова, Злова и не вспомнить о
Сандуновой. Но машины в декорации неподражаемы, чудесны! <ї>
Есть слова (говорит Фонтенель), которые воют от ужаса и удивления
почему и кем взята столица сия? Да разве знаменитый Монтескю не
сделал замечания, что местное положение Парижа есть самое
выгодное для собственной его и целой Франции безопасности? Разве
у нас не было с одной стороны моря, с другой высоких гор, а с
третьей двух грозных рядов неприступных крепостей для защиты
столичного города? Разве не было у нас храбрых, многочисленных
легионов, чтоб отстоять его грудью? Кто ж мог преодолеть все сии
препоны и достигнуть до стен столицы, какой из народов Европы? -
Целая Европа! - Какая ж была причина столь неожиданного события?
- Честолюбие одного человека. Любовь к отечеству, усилясь до
степени страсти в сердце моем, заставляет меня и на краю
могилы [2*] принимать живейшее участие во всех его несчастиях,
надеждах и превратностях. Часто обозревал я в уме все бедствия,
могущие постигнуть столицу Франции; но никогда не смел
вообразить, чтобы она пала под оружием чуждых войск. В течение
XIII веков слыла она непокоримою. Разумеется, что я не считаю
покорением нечаянного занятия Парижа при Карле VII. Одни крамолы
призвали и ввели, а глупость короля и измена поддержали тогда
англичан. В наше время нетрудно было предвидеть, что Франция,
выхлынувшая из пределов своих и, подобно великому разливу вод,
потопившая Европу, Франция, изнуренная страшными налогами,
бесчисленными пожертвованиями, изнемогающая под тяжкою ношею
окровавленных лавров, должна была ожидать всеминутно великого
удара судьбы! Вся Европа восстала на притеснителя. Соединенные
армии ее, ища мира, пришли войною на берега Сены. В 15 месяцев
совершились события, которых, по обыкновенному ходу дел, довольно
б было и на 1-5 лет! Из всех зрелищ, которые были когда-нибудь
показаны французам (ибо у них все сделалось театральным
зрелищем), любопытнейшее и вместе ужаснейшее было, конечно,
зрелище великой битвы, долженствовавшей решить судьбу Франции.
Прошли столетия, и Париж не слыхал грома войны. Звук оружия
раздавался только на площадях учебных, и жены парижан, подобно
женам спартанским, смело могли сказать: "Мы никогда не видали,
как пылают огни неприятельские на бранных полях!" Буря шумела над
Парижем, а парижане дремали!.. Коварное правительство играло
доверенностью народа, забавляя его обманами. Уже неприятель
гремел при Монмартре, а бюллетени все еще, по старой привычке,
трубили о победах! 28 только марта (по новому исчислению)
открылись глаза парижан, и все прояснилось! Поразительные явления
представились на бульварах. Прелестные гулянья эти, где привыкли
видеть ряды богатых карет а толпы блестящих всеми украшениями
роскоши женщин, в эти ужасные минуты наполнены и покрыты были
ранеными солдатами и толпами отчаянных поселян, со стоном
бежавших от пылающих хижин своих. Там семейства, лишенные жилищ,
мостились в простых телегах, тут несколько кулей соломы или
связок сена служили постелью обремененным усталостью. Многие
поселяне, ехавшие на ослах, гнали перед собою овец и коров.
Любопытство граждан было неописуемо. Их сострадание к пришельцам
делает также им честь.
В полдень картина совершенно переменилась: все, что было
поражением сердец, стало забавою глаз; бульвары наполнились опять
гуляющими; беспечность взяла по-прежнему верх над всеми
беспокойными ощущениями, доверенность возвратилась, и народ
легкомысленно успокоился. Хотя и появлялись еще толпы
обезоруженных беглецов, распуганных громом войны поселян и
раненых солдат, но свежие войска стройно выступали из города на
бой, и город был покоен. Народ не только не пугался более прежних
явлений; но с удовольствием толпился еще, как обыкновенно, вокруг
гаеров, шарлатанов и фокусников. И люди, сетовавшие за час пред
тем о судьбе своего отечества, с непритворным восхищением
любовались кукольным театром!
Такие же страхи, как вчера, взволновали было умы на другой день;
но теми же средствами, как и накануне, успокоены были. Потомство,
конечно, не захочет поверить, чтоб целая столица не прежде могла
узнать о приближении 200000 армии неприятельской, как послышав
гром пушек у ворот и гром барабанов на всех улицах своих!.. В
минуты близкой опасности смятение сделалось опять общим.
Многолюднейшая из столиц европейских содрогнулась и восстенала.
Ужас сковал миллион сердец! Беспрерывный барабанный бой призывал
народную гвардию к защите города, который оборонять невозможно и
не должно было. Везде раздавался плач жен и детей при расставании
с супругами и отцами, летевшими на бой. Следуя закоренелой
привычке обольщать и обманывать народ, правительство разгласило
накануне, что к стенам Парижа подходила какая-то отбившаяся от
армии колонна (une colonne egaree), которую парижане могли
истребить в один миг; но следующий день обнаружил ложь. С высоты
Монмартра увидели приближение 200 000! Союзники вели пехоту свою
по всем дорогам во множестве; многочисленная конница их покрывала
все поля; 600 пушек гремели на холмах! 12 часов продолжался бой.
Но когда уже все, кроме чести, потеряно было, когда король
(Иосиф) бежал, сокровища увезли; когда победоносные армии
союзников, как темные тучи, шли прямо на Париж, когда все сердца
цепенели под шумом военной грозы, и все ожидали падения громов и
гибели народа - вдруг какая-то непостижимая сила остановила
союзников у самых ворот столицы! Воины великодушные, после столь
дальних походов, столь тяжких трудов и столь кровопролитных битв,
достигли наконец столь вожделенной цели, и - о верх благородства
и чести! - они не употребили во зло победы своей. Великие
государи, управлявшие сердцами войск, пеклись о целости столицы
французской, как будто о родном своем городе. Пример великодушия
неслыханный до наших времен! История изумит потомство, представя
великое событие это в настоящем виде его. Ночь 30 марта (по
новейшему исчислению), долженствовавшая быть свидетельницею
великих пожаров, бесчисленных убийств и страшного разлития крови,
сделалась, напротив, свидетельницей торжества, единственного в
летописях мира, - торжества великодушия над мщением, добродетели
над пороком! Эта ночь прекратила пятнадцатилетнее рабство и
восстановила, древний порядок вещей. Столь великие события в
столь малое время совершены, что все происходившее казалось
только обольстительным сном.
30 марта Франция была еще под ярмом в томительных муках ожидания;
31 свободна и в торжестве!.. С первым лучом солнца неописанное
чувство радости, чувство неожиданного счастия пробудило весь
Париж. Большая половина жителей выхлынула из домов, и площади,
бульвары и улицы закипели народом; все окна наполнились
зрителями. Такова была встреча в благородном городе благородным
воинам, которые, сочетав лавры с оливами, приобрели сугубую славу
победителей и миротворцев. Появление ополчений, притекших с
берегов Волги, Шпреи и Дуная, на первых порах изумило парижан и
извлекло было слезы из очей страстных любителей отечества; но
неимоверное великодушие этих питомцев отдаленнейших стран
успокоило совершенно волнение сердец и умов. Жители не находили
слов к изъявлению благодарности своим пощадителям и готовы были
боготворить великого монарха Севера.
Читал ли ты описание Валгалы в Северной Эдде?[3] Если читал, то
припомнишь, конечно, те прекрасные награды, которые сплетатели
северных баснословии сулили героям своим в будущей жизни.
Беспрерывные войны гремели по лесам и пустыням древнего Севера.
Звание военного человека уважаемо было всеми. Люди, в которых
семейственная жизнь и мирные занятия умягчили ретивость сердец и
утолили жажду к брани, не могли без живейшего участия сердечного
смотреть на тяжкие труды и мужественную смерть великодушных
блюстителей их спокойствия, выгод и прав. От этого родились
понятия утешительные для воинов. Служители алтарей освятили, а
стихотворцы украсили их всеми цветами воображения своего. Тогда
Посняков Андрей
Шломо Вульф
Корнев Павел
Лондон Джек
Володихин Дмитрий
Лондон Джек