Чтение 87–й страницы книги ~Поиски вымышленного царства~

Итак, верхней границей написания "Слова" оказывается 1256 г., т.е. смерть
Сартака и, следовательно, единственно вероятной ситуацией, стимулировавшей
сочинение антикочевнического и антинесторианского направления, остается
ситуация 1249-1252- гг. - трехлетия, когда Русь готовилась к восстанию,
подавленному Сартаком Батыевичем и воеводой Неврюем.

ПОЭТ И КНЯЗЬ

А вот теперь настало время поставить вопрос о жанре изучаемого
произведения. Это необходимо для того, чтобы узнать, в каком смысле мы
можем использовать его как источник информации об эпохе, нас интересующей.
Но проблема жанра всецело относится к филологии, и решающее слово
принадлежит представителю этой отрасли знаний.

В статье, приложенной к цитированному изданию "Слова о полку Игореве",
Д.С.Лихачев пишет: "Слово" - горячая речь патриота-народолюбца (стр.
249)... Однако было бы ошибочным считать, что перед нами типичное
ораторское произведение (стр. 251)... Если это речь, то она близка к песне;
если это песнь, то она близка к речи. К сожалению, ближе определить жанр
"Слова" не удается (стр. 252)".

Это действительно жаль, потому что, несмотря на то, что приведенные цитаты
весьма изящны, они не снимают недоумений, с которых мы начали это
исследование. Ведь и речь, и песнь, и поэма всегда бывают либо вымыслом,
либо простой передачей сведений; либо прославлением и поношением, либо
убеждением и т.д. Если наш анализ источника на фоне исторической
конъюнктуры середины XIII в. правилен, то "Слово о полку Игореве" не
героический эпос, а политический памфлет. Это соображение не противоречит
определениям Д.С.Лихачева, а касается стороны вопроса, оставленной им без
внимания.

Но мог ли этот вид литературы существовать в XIII в.? А почему бы нет! Он
расцветал в древней Греции и Риме, примеров чему столь много, что не стоит
их перечислять. Использовался в средневековой Персии, где Низам улмульк дал
тенденциозное изложение движения Маздака, явно с дидактическими целями.
Наконец, "Тайная история монголов" - памятник того же жанра, уцелевший
среди многих, похищенных от нас жестоким Хроносом. Почему же русские должны
считаться менее одаренными, чем современные им восточные народы? Поскольку
есть потребность в жанре и есть талантливые авторы - жанр возникает и
находит читателя. А после разгрома 1237-1241 гг. такая потребность была, и
Русская земля талантами не оскудела.

Страшное и неожиданное поражение заставило всех мыслящих русских людей
задуматься над судьбами своей страны. А вопрос стоял о том, кто хуже:
татары или немцы? [є67]

Как мы уже видели, автор "Слова" настроен прозападнически. Следовательно,
пущенная им литературная стрела направлена в грудь благоверного князя
Александра Ярославича Невского, друга Батыя, побратима Сартака и врага
рыцарей Тевтонского ордена. Но образа этого князя в тексте нашего памятника
нет. Есть другое: отдельные черты, характеризующие деятельность Александра
Невского, а отнюдь не его личность. Почему так - вполне понятно. "Слово"
писалось с расчетом на широкий резонанс и, следовательно, должно было дойти
и до Александра Невского, а он был крут. Затем, обаяние личности
Александра, поразившее даже самого Батыя, меньше всего могло стать объектом
нападок. Автор "Слова" осуждает не персону князя, а его протатарскую
политику. Осуждение же проскальзывает всюду. Опора на степняков осуждена в
оценке Олега Гориславича, быстрота в передвижениях и ссоры с новгородцами -
в характеристике Всеслава, которому "суда божиа не минути" (стр. 26), и,
самое главное, индикатор враждебною направления - намеки на дружбу с
иноверцами, недругами Богородицы, покровительницы Киева. Но что общего у
несторианства с Александром Невским, да притом такого, что было очевидно
дружинникам XIII в. без объяснений?

Готовясь к борьбе с Андреем Ярославичем, опиравшимся на католическую
Европу, Александр Ярославич поехал за помощью в Орду, но не к самому Батыю,
а к его сыну Сартаку [є68], покровителю несториан. И победа в 1252 г. была
одержана при помощи войск Сартака. Дружба Александра с Сартаком была хорошо
известна, и поэтому противоположная партия намекала, и не без оснований, на
склонность князя к несторианству, но в плане политическом, а не
религиозном.

Но если наша гипотеза правильна, то наследник Олега, князь Игорь, как
литературный герой, а не исторический персонаж, должен был выступать на
борьбу с православными, а не только с язычниками-половцами. Действительно,
див предупреждает все те страны, которым угрожают полки Игоря (стр. 79):
"Землю незнаемую" - половецкую степь, Волгу - область христианских хазар,
Поморье т.е. берег Черного моря, где в XII в. жили православные готы,
Посулие, т.е. берега Сулы, где стоял Переяславль, цитадель русского
грекофильства, Сурож, Херсонес и Тьмутаракань - греческие торговые города.
Ни прикаспийские хазары, ни черноморские готы и греки никакого вреда Руси
не делали, и поэтому версия, что поход Игоря был направлен против них,
имеет совершенно иной смысл, нежели принято считать. Для XII в. он был
бессмысленным, а для XIII в. - невозможным, так как между Русью и Черным
морем находились войска Сартака Батыевича. Очевидно, и здесь не
историческое описание событий, а иносказание.

В самом деле, ситуация середины XIII в. и в приведенном отрывке дана четко.
Остатки разбитых, но непокоренных половцев, убежавшие от монголов в
Венгрию, составили бы лучшие конные части войска, которое можно было
двинуть на Золотую Орду. Они были бы надежнейшими союзниками русских, если
бы те восстали против монголов. Поэтому див предупреждает не народы, а
земли, занятые во время писания памятника народами, лояльными к Орде, но
православными, очевидно бродниками и византийцами. Религиозный момент
налицо, но половцы здесь не более чем литературная метафора.

В предлагаемом аспекте находит объяснение концовка "Слова". Как самое
большое достижение излагается поездка Игоря на богомолье в Киев "к
Богородице Пирогощей" (стр. 31). Это чистая дидактика: вот, мол, Ольгович,
внук врага киевской митрополии, друга Бояна, "рыскавшего в тропу Трояню"
(стр. 11), и тот примирился с Пресвятой Девой Марией, и тогда вся Русская
земля возрадовалась. И тебе бы, князь Александр, сделать то же самое - и
конец бы поганым! В этом смысл всего гениального произведения, которое
стоило писать до того, как Александр решился порвать с Андреем и обратиться
за помощью к татарам, т.е. до 1252 г.

Прав ли был автор "Слова" и его друзья Андрей Владимирский и Даниил
Галицкий? В чем-то да, а в чем-то нет! Отколоться от Орды совокупными
усилиями всех князей было, видимо, можно, но ведь это значило попасть под
ярмо феодально-католической Европы. Тогда бы вся Русская земля разделила
участь Белоруссии и Галиции. Александр Невский видел дальше своих братьев и
идеолога их политической линии, автора "Слова о полку Игореве". Он не
поддался на красивые слова: "лучше потяту быти, неже полонену быти" (стр.
10) и на гневные обличения: "А князья сами на себе крамолу коваху, а
поганый сами победами нарыщуша на Русскую землю, емляху дань по беле от
двора" (стр. 18, 421). Дань от двора в 50-х годах татары брали [є69], но
уже в 1262 г. по инициативе того же Александра Невского сборщики дани,
присланные центральным правительством хана Хубилая, были перебиты русским
населением [є70].

Самое интересное здесь то, что золотоордынский хан Берке не только не начал
карательных мероприятий, но использовал мятеж в свою пользу: он отделился
от Центральной Орды и превратил свою область в самостоятельное государство,
в котором русский элемент играл не последнюю роль. После 1262 г. были
порваны связи Золотой Орды с восточной линией потомков Толуя,
обосновавшейся в Пекине и принявшей в 1271 г. китайское название - Юань. По
существу, это было освобождение Восточной Европы от монгольского ига, хотя
оно совершилось под знаменем ханов, потомков старшего Чингисида, Джучи,
убитого по приказу отца за то, что он первый выдвинул программу примирения
с побежденными [є71]. И не случайно, что тут же началась война Золотой Орды
против персидских монголов, активных несториан, продолжавших чингисовскую
политику завоеваний. Правительство хана Берке в 1262-1263 гг. еще
колебалось, продолжать ли линию монгольских традиций или, уступая силе
обстоятельств, возглавить народы, согласившиеся связать свою судьбу с
Ордой. Можно думать, что последняя поездка Александра в Сарай, когда он
отвел беду от народа, была именно тем подвигом, который определил выбор
хана. Это было первое освобождение России [*135] от монголов - величайшая
заслуга Александра Невского.

Итак, толковый князь оказался более прозорлив, нежели талантливый поэт. Но
автору "Слова" нельзя отказать ни в искренности, ни в патриотизме, ни в
призыве к единению, с той лишь оговоркой, что к единению призывала и
противоположная сторона. У читателя может возникнуть вопрос: а почему почти
за два века напряженного изучения памятника никто не наткнулся на
предложенную здесь мысль, которая и теперь многим филологам представляется
парадоксальным домыслом? Неужели автор этой книги ученее и способнее
блестящей плеяды славистов?!

Да нет! Дело не в личных способностях, а в подходе. Литературоведы
использовали, и бесспорно блестяще, все возможности индуктивного метода, а