повалился на кожаный тюфяк, набитый птичьим пером, потянулся.
женский вскрик, сменившийся смехом.
свободными, полусвободными, рабынями. Голодные по ласке, женщины льнули к
солдатам. Не только солдат, монахов трудно приучить к воздержанию. И
власть и владельцы рабынь не стесняли свободу общения с солдатами, дети
увеличивали достояние господ.
подтверждали эдикты своих языческих предшественников: империя давно
испугалась оскудения людьми. Подданные же уклонялись и уклонялись.
пира и приятного времяпрепровождения. Безбородый посол, играя роль
языческого амура, не был первым соблазнителем, пробиравшимся в военный
дом, занятый славянским отрядом. Товарищи Индульфа успели догадаться, что
евнухи, опрыскивая тела избранников душистыми снадобьями, стараются
убедиться в их здоровье. Индульф опять прогнал жалкого получеловека,
неприкосновенного по своей слабости.
женщины. Тогда он едва понимал несколько ромейских слов. Палатий молчал,
как осенний лес перед первым морозом. Женщина вела его куда-то, и
единственным звуком было ржание лошади в далекой конюшне. Они проходили
мимо стражей, шли долго, Индульф не нашел бы обратной дороги.
белой, плотно прилегающей одежде скользили повсюду, бесшумные, как совы.
Никто не мог сосчитать их, одинаковых, неутомимых. Потом Амата объяснила,
что нельзя смотреть на силенциариев, их нельзя замечать. Силенциарий! В
этом слове Индульфу слышалось шипение гадюки.
могучи, как женщины пруссов или ильменцев, способные поднять такой же
груз, как мужчина. Амата была тонка и бела, как горностай, пальцы ее ног
так же гибки, как на руках, и ноготки их так же подкрашены, подошвы нежны,
как ладони, а ладони - как ландыш.
кровать Аматы - слишком широкой для такой каморки. В углу теплился огонек
перед раскрашенной доской. Рубиновое стекло лампады делало свет красным и
розовой кожу Аматы. "Нельзя", - шепнула Амата, когда Индульф захотел
погасить огонек. Это было одно из первых слов, которым Индульф научился от
Аматы. Важное слово.
на двери откинулся сам. Силенциарий залетел, как летучая мышь, и так же
исчез.
низшим, нельзя гасить свет лампад. И двери таких, как она, сами
открываются перед силенциариями. Но не нужно стесняться белых
молчальников. Они видят лишь то, что вредно для базилевса. Индульф
познавал законы империи через Амату, первую для него женщину Теплых морей
и первую в жизни. На родине он жены не имел, а молодым воинам некогда
думать о женской ласке до брака.
лишь два - милете, что так похоже на славянское "милый", и собственное ее
имя - Любимая. Впоследствии Индульф понял, что это имя она выдумала только
для него, что другие знали Любимую под другим именем.
берегах Теплых морей. Сила, власть, бой, обида, насилие, обман, ложь,
клевета, хитрость. И многим другим. Вскоре Индульф начал понимать ее
рассказы о случившемся на берегах Теплых морей, о сражениях, о победах
одних, о мужественной гибели других. Зная три слова из пяти, Индульф умел
догадаться о смысле. Только совсем теряя нить, он прерывал Любимую.
когда силенциарий открывал дверь, рука блюстителя молчания не прикасалась
к губам в знак упрека: шепот обоих не превышал дозволенного. Индульф знал,
что за нарушение тишины будет наказана женщина.
умела едва касаться губами его груди, и ему делалось хорошо и чуть стыдно.
Иногда она плакала в его объятиях. Почему? С чувством непонятной вины он
целовал ее мокрые ресницы.
поймет, все. Все ли женщины Теплых морей любят, как Амата? Мужчины не
делятся сокровенным, Индульф не знал, каковы возлюбленные его товарищей.
ладонь и поднять одной рукой. Иногда ему странно хотелось быть меньше,
слабее, чтобы обнять Любимую, не ограничивая себя бережливой нежностью.
как некогда россичу Ратибору, о невозможном. Но что могла понять она в его
стремлении? По-настоящему для этого не было слов ни в чьей речи.
считал, что берет, не обязуясь ничем. Амата рассказывала о солдатах,
которые с помощью верных товарищей надевали диадему империи. Это было
правдой, она называла имена.
Амат, мой милете, холод твоих долгих ночей очищают души людей. Что бы ни
случилось, ты будешь светел, мой солнечный луч... - И Любимая
предсказывала Индульфу величие небывалых свершений, а он, усталый, дремал
под сказку женской любви.
тайна, ибо в Палатии ненавидят самарян. Ромеи убивали самарян, прогнали их
из родных мест.
соглашался ждать.
почетных гостей. Лучшего места для спокойного разговора не нашлось бы во
дворцах Палатия, где некоторые стены имели уши, устроенные по опыту
сиракузского тирана Дионисия Древнего. Незаметные снаружи щели принимали
звуки голосов и, усиливая, передавали в каморки, где писцы отмечали
услышанное. Тайное делается явным, как гласило священное предание
христиан. Ловкие люди уверяли базилевса в своей преданности через записи
подслушивающих. Поистине бывают времена, когда трудно чему-либо верить.
моря, в поле, после чего можно было бы отрицать не только содержание
речей, но и самую встречу. Однако и здесь ничто не могло дойти до чужих
ушей. В трапезной находились Индульф и еще несколько славян, но комес не
считал это опасным. Славяне почти не знают языка ромеев и не будут
прислушиваться к его речам. Рикила свистнул и поднял палец. Один из
рабов-прислужников схолы принес глиняную амфору с отпечатком рыбьехвостой
женщины на смоле, залившей горлышко, два кубка-ритона в форме головы
фавна, медное блюдо сушеного винограда, смокв и слив. Рикила обушком
кинжала отбил горлышко, налил в ритоны густое вино. Филемут жадно выпил,
сплюнул, засунул в рот горсть винограда. По рыжей бороде стекали капли
вина, герул хрустел сухими зернышками, его лицо стало еще более похоже на
кабанью морду. Невнятно выталкивая слова из полного рта, Филемут говорил:
очень, очень большой... Говори, ромей! Молчишь? Твой город очень злой...
империю.
на варваров. Мириады людей, более многочисленных, чем хотя бы все герулы,
мириады зданий на берегах пролива. Такое впечатление подобно ране или
ожогу: рубец остается навечно и тянет кожу, как шрам на лице.
нет. Славяне храбры, а этот - вдвойне, ибо он не знает, что такое мятеж и
смена базилевсов, грозящая империи.
совсем не похожая на Амату, вызвала навязчивые воспоминания. Любимая
принадлежала самой базилиссе. Раба или наемница? Он не знал даже этого. Он
хотел спросить, но свидания внезапно прекратились. Дни шли. От гордости он
решил забыть Амату. Забыть? Какая-то женщина с закрытым лицом, проходя
мимо него, шепнула:
Молиться! Нет, убить! Но кого? Забывшись, Индульф ударил кулаком по столу.
Филемут предложил славянину кубок вина:
неизбежности боя. Конечно, спор между городом и Палатием решит сила. Но за
кем она? Базилевсы еще не имели мучеников во имя свое. Герул успел
сделаться ромеем настолько, чтобы понимать - лишь глупец-неудачник тщится
поддерживать падающего владыку. Мятеж длится, Юстиниан колеблется. Он
слаб? Утро кончается, приказов нет. Чего ждут?
Посняков Андрей
Никитин Юрий
Лондон Джек
Шилова Юлия
Корнев Павел
Куликов Роман