травы. Обеими руками Велимудр цеплялся за княжеский посох. Переступит,
вытащит увязший конец с железной, как у копья, насадкой, опять переступит.
покровителей племени. Устал он, ох как же устал!.. Ему нужно вспомнить
нечто, самое важное, самое нужное. Вспомнить бы, более он не забудет. В
ушах свистит, будто близко что-то льется. Велимудру слышится звук: "Ти-ли,
ти-ли-ли, ли-ли, ти-ли..."
нужно уйти в себя, поискать, вспомнить главное. Еще самая малость, и
вспомнится.
без разрыва детская песенка пастушьей свирели. Деревянная дудочка мала и
тонка, ее голос чуть сильнее комариного свиста, но слышен далеко - как
птичий. Вблизи голосом легко заглушить свирель. Но вдали будет слышен не
голос, а свирельный перелив.
рубахе. Следя за пращуром, как бы тот не запнулся, не упал, парнишка пищал
в свирель.
князь-старшина звал кощея-прислужника Малом - от малого. Второе лето ходил
Мал за князем, силенка прибавилась. Велимудр же вовсе иссох. Мал его мог
поднести на руках, хоть головой доставал лишь до подбородка старца.
вместе, древнее смешалось с детским. Старик про себя нашепчет, Мал
по-своему поймет.
съестной припас: печеный хлеб, толченое просо, луковицы, сушеная рыба,
завяленное мясо, соль, вымененная у ромеев. В очаге допревал кусок мяса в
жидкой кашице. Перестав свистеть, Мал побежал к очагу поглядеть, не готово
ли варево. Помешал, попробовал - мягко ли? Зубов у Велимудра совсем нет.
прожил в страхе. Всегда в нем было два человека: один боялся, другой
прятал стыдное чувство. Никому не признавался, никому не признался бы, но
дни были отравлены. Привык, не давал воли страху, жил, как все. Думал, не
все ли боятся, не все ли прячут и от себя, и от других мысль о тщетности
жизни, которую завтра насильно отнимут. При вести о хазарах Велимудр
отказался от старшинства, чтобы не мешать роду своей беспомощной
дряхлостью. Пусть отбиваются, как умеют. Жизнь не мила, нужен покой, чтобы
в покое уйти. Самая страшная смерть - от зверя. Зверь будет тело трепать,
не даст умереть в покое. Нет страха, есть злоба на степных людей за то,
что не дали умереть в покое.
покровителя славян острым посохом и шептал:
старый ты, старый...
поцарапало кожу. Едва не убил злой старик.
Двенадцатилетняя нянька при столетнем ребенке, мальчик считал себя
разумным за двоих. Как никто, он знал жалкую дряхлость князь-старшины,
привык с материнской небрезгливостью ходить за стариком, жалея его любовью
сильного к слабому. Мог бы Мал клюку отнять, дав Велимудру простую палку.
Вместо того парнишка ждал, готовясь увернуться от второго удара. Нет,
задохнувшись от усилия, Велимудр опустил посох. Голова затряслась, а
тусклые глаза прояснели.
не случилось. Волоча клюку левой рукой, правой Велимудр гладил парнишку. В
неловких движениях сухих костей, обвитых дряблым мясом, была особая ласка.
Слабый просил прощения у сильного. Мал думал: "Горяч ты еще, а угоди ты
мне в сердце, кто б за тобой глядел? Пропал бы ты, как куренок".
становилось странно-широким, а седая в прозелень борода дыбилась к вислому
носу. Мал вытащил мясо, отделив мякоть, мелко ее искрошил, натер луком,
подсолил.
сам я все, что я тебе, малый, что ль!" Парнишка понимал, что пращур
смягчился, жалея об ударе клюкой. Он ведь такой - гневлив, да отходчив. В
бане как? Дерется, толкается. Сам! Сам! Потом устанет и будто не замечает,
что его моют. Они, древние, уж такие.
пропало зря крошки. Мешочки с припасом убрал со скамьи и подвесил повыше
на деревянный гвоздь, не то мыши источат.
Едва, едва, с одного слова на пятое, понимал Мал, будто и не по-росски
говорил древний.
плодятся, а льнут они все к Всеславу. Хазары пришли, побьют россичей.
Всеслав хазар побьет, слобода власть заберет. Рода ослабли ныне. Не будет
вольности градов.
Цепляясь за парнишку, старец заключал свои речи.
Один. Не путайся меж хазар и наших. На Припять ступай. Нашего языка там
люди. Тебя примут в род. На Рось не помысли вернуться.
пролезешь. Ты и на коне-то сидишь, когда тебя с обеих сторон держат, -
безжалостно уличал старца Мал.
скрюченные, холодные пальцы и сурово пригрозил:
уходи. Не понимаешь ты... - Пращур признался: - Коль не было б никого, и я
хорошо бы помер. Все вы, живые, меня тянете, умереть не даете. Буду один -
и покой. Лес шумит, нет живых, нет ни страха, ни заботы нет...
словах. Соскучившись, Мал приподнялся; старик поймал его за ногу:
боялся сна, ужасаясь, что в сновидении разорвется нить опостылевшего бытия
и душа уйдет незаметно, обманув спящее тело. Ночами мальчик грел
коченевшую спину пращура. Дремля, Велимудр тосковал, пугался и щупал за
собой: не удрал ли ненавистный и любимый парнишка?
острой саблей. И виделся ему воевода Всеслав, великий и прекрасный, как
живой образ Сварога, что смотрит на степь из священного дуба.
сук. Ратибор грузно валился вниз. Сверху еще сыпались листья, а Ратибор
был уже в седле.
день идет, как слобожане отходят, не давая загонщикам обойти себя и взять
в петлю облавы. Россичи могли бы уйти, оторваться, но Ратибор не хочет.
Хазарские конники опасаются слишком далеко опередить свою главную силу, а
главная сила не может бросить обоз. Все Ратибору понятно. Понимает он: и
хазары знают ведь, что россичи в силах уйти. Не уходят, стало быть, нечто
задумано.
без уговора. Выживает тот, в ком быстрее мысль и чье тело послушнее воле.
Многодневный привал - не подбитое сухой травой и пухом куропаточье или
стрепетиное гнездышко, которое прячется в мелкой ямке. По следам на
привале легко счесть и людей и коней.
обманул, сокращая время ночлега. А утром хазары оказались невдалеке, и
слобожане дали им поглядеть на себя. Игра затянулась. И хазарам и россичам
приходилось давать отдых коням.
стояло в полной силе, короткие ночи были теплы, днем степь дышала зноем,
как очаг с живыми углями под пеплом. От пота гнедой конь выглядел вороным.
С удил падала белая пена. На всадниках одежда волгла и размокали ремни.
травяной гари, как жгучее солнце палило скаты лощин. Безостановочным
стрекотом зеленые и бурые кобылки-кузнечики славили жар распаленной земли,
ночью сверчки поднимали слитный гомон.
Выпаивали лошадей только на ходу, давая опустить губы в ручей на броде. И
тотчас же гнали дальше. Если горячему коню после водопоя дать отдых, конь
остудится, а всаднику без коня не уйти от гибели.