Чтение 48–й страницы книги ~Король холопов~

Евангелии, то было вызвано картиной истязаний бичевников.

Их экстаз передался толпе, откуда люди устремлялись к ним,
послышались плач и стоны... У тех, которые пришли сюда с недоверием и
возмущением, заговорила совесть, и они молились, творили крестное
знамение, плакали, волновались.

Кто давал этим людям силу переносить с наслаждением истязания,
которым они себя подвергали? Кто сотворил это чудо, что они жаждали
страданий и их благословляли?.. Даже духовные лица были сильно поражены, и
многие из них отворачивались, как от соблазна, из боязни им заразиться.

Пение, начатое охрипшими, уставшими голосами, усилилось, стало
стройнее, раздавшиеся мощные звуки имели в себе какую-то страшную силу,
пронизывающую сердца людей.

Женщины бились в истерическом плаче.

Толпа любопытствующих, стоявшая на рынке, испугалась и начала
колебаться, не присоединиться ли ей к кающимся и признать новое Евангелие?

В момент такого подъема духа и вдохновения их толпы глазевших первым
выбежал какой-то молодой причетник и, разорвав на себе одежду, как
безумный бросился к человеку в капюшоне и упал перед ним на колени.

Человек, державший в руках свиток, начал с него срывать висевшие на
нем лохмотья и подал ему свою собственную плеть. Причетник с бешенством
ударил ею по своим белым плечам, и кровь брызнула. При виде этого толпа
издала глухой крик.

За первым ударом посыпались другие, кровь потекла ручьями, заливая
все тело, а вновь обращенный бичевник, победоносно подняв вверх голову, с
умиротворенным лицом, с улыбкой на губах начал петь...

Это послужило как бы сигналом и примером. Со всех сторон начали
выбегать люди. Некоторых остановила семья, другие, не вполне уверовавшие
сами, останавливались посреди дороги, но многие добежали до места, где
стоял вождь, и начали себя истязать.

Бася, дрожа от волнения, смотрела на них и плакала; она несколько раз
порывалась броситься и, наконец, как будто принужденная и толкаемая
какой-то неопределенной силой, побежала, держа в одной руке приготовленную
плеть, а в другой разрывая сверху до низу платье, висевшее на ней, как
мешок, и сбрасывая его с себя.

Белые плечи, на которых были видны засохшие рубцы, оставшиеся от
прежних добровольных наказаний, вновь обагрились кровью.

- Бася! - начали кричать в толпе.

Муж ее, Фриц Матертера, до сих пор очень мало интересовавшийся ею,
вдруг объятый стыдом и какой-то тревогой, бросился за ней, чтобы ее
потянуть обратно, но было слишком поздно... толпа задержала его на месте.

В то время, когда все это происходило на рынке, в окне дома Вержинека
стоял король, прибывший секретно, в сопровождении своих придворных, числом
около пятидесяти.

Друзья короля старались уговорить его отказаться от желания видеть
это зрелище, которое могло скверно повлиять на его и без того мрачное
расположение духа. В особенности сопротивлялся этому Кохан, который
заботился о развлечениях для короля и избегал того, что могло Казимира
опечалить и раздражить. Легко было предвидеть, что такое зрелище наведет
короля на горькие размышления. Кохану не удалось убедить короля отказаться
от своего желания, поэтому он отправился вместе с ним, пригласив с собой
ксендза Яна, настоятеля бенедиктинского монастыря в Тынце, ставшего
недавно любимцем короля.

Ксендз Ян был человек незаурядный и в тяжелые минуты служил
утешителем и исцелителем. Несмотря на положение, занимаемое им в ордене,
несмотря на монашеский устав, которому он должен был подчиняться, он был
больше придворным и светским человеком, чем монахом и капелланом.

Родом из бедной семьи в Кракове, он выбрал духовную профессию в
надежде, что с помощью протекции и связей своих родственников, ему в
будущем удастся занять выдающееся место среди духовенства. Во время своего
пребывания в Риме и в Болонье, где он проходил курс наук, юноша набрался
легкомыслия в делах религиозных и вернулся оттуда с поверхностной
шлифовкой, с запасом разных сведений, со знанием света и несколько
испорченным, каким никогда современное ему местное польское духовенство не
было.

По характеру своему он вовсе не годился в духовные; первые годы своей
молодости он провел, как и все дворяне, готовящиеся быть рыцарями, на
коне, на охоте и в веселом обществе. Его живой ум, большие способности,
понятливость побудили его опекунов склонить его облечься в духовную
одежду.

Но одежда и устав ордена не изменили страстной натуры человека.
Вступив в бенедиктинский монастырь и сделавшись его настоятелем, ксендз Ян
остался тем, кем был и раньше - душой и телом дворянином, предпочитавшим
избранное придворное общество, развлечения, охоту, пиршества, остроты,
музыку, светское пение молитвам, церковному пению и изучению светских
книг.

Красивой наружности, молодой, здоровый, сильный, веселый настоятель
тынецкий во время охоты и путешествий редко признавался в своей
принадлежности к ордену.

Прежний строгий устав бенедиктинского ордена, несмотря на все усилия
снова увеличить строгость и ввести реформы, потерял свой характер и стал
слабым. Богатство ордена, наплыв туда чужеземцев, приносивших с собой
чужие обычаи менее требовательные, но поощряющие к излишней роскоши, - все
это изменило характер ордена, преданного ранее труду и науке.

Бенедиктинцы развлекались на все лады: охотой, музыкой, пиршествами,
изящными искусствами; и лишь несколько старцев занимались наукой, проводя
время за книгами, и очень мало было усердствующих в исполнении церковных
обрядов.

Ксендз Ян жил в Тынце на широкую ногу, а так как такую же жизнь вели
и другие братья, и он сквозь пальцы глядел на все творившееся в монастыре,
то его все любили, и все ему сходило безнаказанно.

Краснощекий, с улыбкой на губах, стройный, всегда изысканно одетый,
прекрасный наездник, неутомимый охотник, настоятель был остроумен и в
обществе совсем забывал о своих духовных обязанностях.

Дом его был поставлен на княжескую ногу, и он славился своим
гостеприимством. Никому там ни в чем не отказывали, а большие богатства
ордена не давали ему чувствовать расточительности, с какой расходовали
деньги.

Казимир, любивший общество людей с европейской шлифовкой и знакомых с
жизнью Запада, привязался к настоятелю с первой встречи с ним, и они
теперь подружились; аббат Ян сопровождал его на охоту, просиживал с ним до
позднего вечера, рассказывал об Италии, Риме, Франции и Германии и о всех
местах, где он бывал. Король, слушая его рассказы, оживлялся и часто
приглашал его в Краков или сам ездил к нему в Тынец.

Ксендз Ян оказывал большое снисхождение всем слабостям короля и
восхищался великими замыслами монарха, желавшего поставить свою страну
наравне с другими европейскими государствами, и Казимиру это было очень
приятно.

Он один не порицал никогда короля, все оправдывал, утешал его и
ловко, разумно выбирал средства для того, чтобы его развлечь.

В споре короля с краковским епископом в деле отлучения настоятель,
конечно, был на стороне Казимира и охотно помогал ему избегать тяжести
интердикта. Не обращая ни на что внимания, ксендз Ян служил обедни,
совершал другие требы и даже остроумно подшучивал над анафемой.

Когда король, грустный и удрученный, погружался в свои мысли, и Кохан
не мог вывести его из этого состояния, он призывал на помощь ксендза Яна,
которому всегда удавалось найти какое-нибудь развлечение, игру, чтобы
вызвать улыбку на пасмурном лице короля. Одно появление аббата, которого
при дворе все любили за его щедрость и простоту, приводило всех в хорошее
расположение духа.

В делах серьезных, где дело шло о новых законах, о реформах, об
инструкциях, главную роль играл ксендз Сухвильк, к которому король питал
большое доверие; когда нужно было завести порядок в соляных копях Велички,
в монетном дворе, когда дело касалось благоустройства городов и торговых
сношений - Вержинек был правой рукой; в делах любовных Кохан служил
посредником; в беседах с королем, устраиваемых для того, чтобы разогнать
его мрачные мысли, на охоте, при устройстве разных рыцарских упражнений и
игр ксендз Ян всем руководил.

Король не имел перед ним никаких тайн. Он больше всех соболезновал о
несчастном браке Казимира с Аделаидой Гессенской, и настоятель даже готов
был считать этот брак недействительным на основании некоторых церковных
догм.

Когда король жаловался ему на судьбу, не давшую ему наследника,
настоятель советовал вступить в другой брак при жизни жены, утверждая, что
удастся добиться того, чтобы в Риме разорвали неудачно завязанный узел. Он
приводил разные примеры, но король, однако, воздерживался поступить по его
совету, опасаясь новой борьбы с духовенством в то время, когда первая еще
не была окончена.

В деле ксендза Барички аббат утверждал, что Баричка сам виноват в
своей смерти, позволив себе оскорбить королевское достоинство, оправдывая
убийц и т.п.

Одним словом, никто не умел быть более снисходительным к Казимиру,
чем он, и никто так ловко и искусно не умел убедить короля в неправоте его
врагов.

Говорили о том, что Бодзанта несколько раз жаловался в Риме, но
ксендз Ян предупрежденный об этом, посылал подарки и умел всегда
оправдаться.

В тот день, когда король упорно настаивал на своем намерении пойти
посмотреть бичевников, Кохан нарочно пригласил ксендза Яна, рассчитывая на
его ловкость и остроумие, чтобы уничтожить то скверное впечатление,
которое король вынес.