Чтение 69–й страницы книги ~Цусима~

в данный момент творилось в трюмах, в погребах, в башнях, в машинах, в
минных отделениях на кораблях эскадры. Как бывший, марсофлотец, все это он
считал мелочью, о которой не следует знать адмиралу. А между тем в число
таких мелочей постепенно перешли тактические качества кораблей: их боевая
подготовка, техническое состояние, непотопляемость, организованность.

Таким образом, влияние командующего и его штаба

на

эскадру

не
простиралось дальше наружного порядка. Бели все суда сохраняли свое место в
строю, если они шли друг от друга в двух кабельтовых, значит, все было
хорошо. Но стоило какому-нибудь судну нарушить строй, как сразу

же
нарушалось и душевное равновесие адмирала. Он моментально вскакивал с кресла
и, беснуясь, начинал кричать. Иногда фуражка его летела под ноги, тогда
кто-нибудь из штабных чинов подхватывал ее и, вытянувшись, держал в руках,
как святыню. На мостике

водворялся

ужас,

словно

наступал

момент
светопреставления. Судовые и штабные офицеры, сигнальщики, рассыльные,
вахтенные, дрожа, бессмысленно таращили глаза на грозного адмирала, как
будто он представлял собою двенадцатидюймовый снаряд, готовый взорваться.

Сначала по адресу провинившегося корабля слышалась только ругань, самая
отборная и фантастичная, а потом уже следовал приказы

- Поднять! Идиоту выговор?

Флаг-офицеры и сигнальщики по одной лишь кличке знали, к какому кораблю
это относится, и, сорвавшись с места, бросались к ящику с флагами с такой
поспешностью, что расшибали друг другу лбы. И на мачте взвивался сигнал с
выговором крейсеру "Адмирал Нахимов".

Командующий, утомившись, брал из рук подчиненного фуражку, накрывал ею
разгоряченную голову и потом долго прохаживался по мостику.

Во время маневров случалось, что он, угрожая кулаками, начинал орать во
весь голос:

- Куда ты, Проститутка подзаборная, прешь? Куда прешь?

Все понимали, что на этот раз провинилась "Аврора". И хотя она находилась
за пять миль, но адмирал продолжал кричать на нее, как будто она могла
услышать его ругань.

Изредка без шума, а только сквозь зубы приказывал:

- Передайте семафором, чтобы Инвалидное убежище не оттягивало.

Сигнальщики, размахивая флажками, вызывали броненосец "Сисой Великий" и
передавали ему распоряжение адмирала.

Потом снова разражался гневом:

- Опять эта Горничная завиляла, точно ей оса попала под подол.

В результате "Светлана" получала адмиральское неудовольствие.

Когда адмирал, охваченный приступом злобы, выкрикивал брань, то матросы,
находившиеся та палубе вдали от непосредственной угрозы, смеялись между
собой:

- Тише, ребята! На мостике спектакль начался.

И все слушали, как Рожественский заочно разносил какого-нибудь командира,
заменяя его фамилию придуманной кличкой, и все понимали, кого под какой
кличкой он подразумевает. Не только командиры судов, но и младшие флагманы
не избежали прозвищ, иногда остроумных, иногда похабных. Что представлял
собою в его глазах толстый контр-адмирал Фелькерзам? "Мешок с навозом". А
недалекий контр-адмирал Энквист? "Пустое место". Наш всегда щеголеватый и
суетливый командир, капитан 1-го ранга Юнг? "Лакированная егоза". Командир
"Александра III", гвардеец, капитан, 1-го ранга Бухвостов? "Вешалка для
гвардейского

мундира".

Командир

"Бородина",

капитан

1-го

ранга
Серебренников, замешанный когда-то в народническом движении? "Безмозглый
нигилист". Командир "Ушакова" Миклухо-Маклай,

родственник

знаменитого
путешественника? "Двойной дурак". Командир "Осляби", капитан 1-го ранга Бэр,
любитель поухаживать за женщинами? "Похотливая стерва". Некоторым командирам
Рожественский давал прозвища, заимствованные из терминологии венерических
болезней +9.

Матросы, насмотревшись и наслушавшись, как адмирал расправляется со
своими подчиненным", говорили о нем:

- Была у него мать или нет?

- Не кобель же его выбросил из-под хвоста.

- Мать-то у него была, но только, когда она его рожала, то, вероятно, три
года дрожала.

Он никого не хотел видеть из своих подчиненных, но и они всячески
избегали с ним встречаться, зная необузданный темперамент своего адмирала.
Если какой-нибудь глава судна и отправлялся к нему на свидание, то лишь в
исключительных случаях. Заранее можно было сказать, что он нарвется на
оскорбление.

Когда мы стояли в Носси-Бэ, крейсер "Светлана" настолько был перегружен
углем и другими припасами, что его корпус прогнулся. Командир судна, капитан
1-го ранга Шеин, явившись на флагманский корабль, доложил о несчастье
адмиралу и стал просить у него разрешения убавить груз.

Рожественский рассвирепел и с матерной руганью выгнал командира из своей
каюты.

Во время стоянки в бухте Ван-Фонг "Наварину" было приказано принять
пресной воды триста тонн. Командир судна, капитан 1-го ранга барон Фитингоф,
поехал на "Суворов" объясняться. Он начал доказывать адмиралу, что такое
количество воды слишком велико для корабля. Кстати упомянул, что броненосец
и без того перегружен углем. Адмирал, слушая командира, повернулся к нему
спиной, а потом задергался весь и заорал:

- Это что же такое? Вы учить меня вздумали? Не хотите исполнять моих
приказаний? Принять четыреста тонн воды! Без разговоров!

Он наговорил еще много слов, не передаваемых в печати, и 6арону Фитингофу
ничего не оставалось другого, как только ответить:

- Есть, ваше превосходительство.

Некоторых командиров адмирал громогласно позорил в присутствии офицеров и
матросов:

- Вам не кораблем командовать, а только бы служить в портовых складах и
отпускать на суда швабры.

Невольно приходилось задумываться над тем, как могли эти почтенные и
заслуженные господа терпеть над собою все издевательства командующего
эскадрой? Для чего же нужно было иметь чины, носить мундиры и ордена, если
все это не спасало людей от самых унизительных оскорблений?

Часто Рожественский кричал на

командиров

военных

кораблей,

как
фельдфебель на новобранцев +10.

Неужели и в иностранных флотах происходит тоже самое?

Первое время те, кто мало знал Рожественского, смотрели на него как на
человека непреклонной воли и знатока в военно-морском деле. Только с таким
командующим можно достигнуть намеченной цели. И поэтому к его самодурству
относились снисходительно. Но постепенно, по мере того

как

эскадра
подвигалась вперед, наступало разочарование. Все резкости командующего в
приказах, сигналах, в личных объяснениях с командирами и офицерами понемногу
разрушали его авторитет. Люди убеждались в том, что за этой грубой формой
обращения вовсе не

скрывается

глубокий

проницательный

ум

или
организаторские способности. Только развившимся у адмирала

величайшим
самомнением можно было объяснить презрительное его отношение к подчиненным.

Рожественский не щадил и чинов своего штаба и постоянно третировал их.

Только двое из них более или менее свободно обращались с ним: старший
флаг-офицер лейтенант Свенторжецкий и принятый на флагманский корабль в
качестве бытописателя капитан 2-го ранга В. Семенов. Но и они были для него
не больше чем добавочные органы - две пары глаз и две пары ушей. На
основании сведений, получаемых от этих двух офицеров, адмирал

часто
составлял свое суждение о кораблях и командирах. Остальные же чины штаба
совершенно не пользовались его благосклонностью и доверием. Будучи сам
исключительно властной натурой, он на всякие советы со стороны своих
помощников смотрел как на посягательство на его прерогативы. И они не
решались предостеречь командующего от неизбежных ошибок,

свойственных
самодовольным и ограниченным натурам. Вообще в штаб подобрались люди
безвольные и безличные, но зато преисполненные к адмиралу самой собачьей
преданностью. Они создали из поклонения ему особый культ. Штаб превратился в
средостение между флотом и командующим, стал его походной канцелярией.

В особенности пришлось унижаться перед ним флаг-капитану, или, выражаясь,
по-сухопутному, начальнику штаба, капитану 1-го ранга Клапье-де-Колонгу.

По смыслу военно-морского устава после командующего он являлся первым
лицом, на эскадре. На обязанности флаг-капитана лежало проводить в жизнь все
идеи своего начальника, а для этого он должен быть знаком с его оперативными
планами. Но что сделал с ним Рожественский? Он не признавал в нем своего
заместителя, он низвел его до степени раболепствующего лакея.

Прежде чем пойти с докладом к своему барину, Клапье-де-Колонг производил
через его вестового рекогносцировку о настроении адмирала:

- Ну как, братец, сегодня расположен его превосходительство?

- Вроде как ничего, ваше высокоблагородие.

Только получив такие сведения, Клапье-де-Колонг осмеливался приблизиться
к адмиральской каюте, но и то предварительно останавливался переднею, снимал
с головы фуражку и, перекрестившись, шептал слова молитвы: "Помяни, господи,
царя Давида и всю кротость его". Потом уже стучал одним лишь ноготком в
страшную дверь.

Однажды потребовалось ему спешно о чем-то доложить командующему, который
находился у себя в каюте. На этот раз вместо Петра Пучкова, который был
отпущен на берег, временно прислуживал адмиралу командирский вестовой.

Когда Клапье-де-Колонг взглянул на его лицо, распухшее от адмиральских
кулаков, то сразу упал духом.

- Значит, его превосходительство в плохом настроении?

- Беда, ваше высокоблагородие, расшиб меня совсем.

Клапье-де-Колонг растерянно забормотал:

- Но как же мне теперь быть? Ведь у меня спешное дело к нему.

- Не могу знать, ваше высокоблагородие, а только лучше не показывайтесь
на глаза. Весь кипит.

Срочное дело было отложено до более благоприятного времени.

Писарь Устинов не раз заставал флаг-капитана в каюте плачущим +11.